Северные архивы. Роман. С фр.

Юрсенар Маргерит

* * *

Начиная с истории с маленькой гувернанткой,

которую отослали, я располагаю богатым устным

источником: не раз повторенными рассказами от­

ца во время долгих прогулок по сельским местно­

стям Прованса или Лигурии, а позже на скамейке

в гостиничном саду или в швейцарской клинике.

Не то чтобы он любил свои воспоминания, они

были ему по большей части безразличны. Но ка­

кое-нибудь происшествие, книга, лицо, увиденное

на

улице или по дороге, — и начинали сыпаться

осколки воспоминаний, словно он подержал в ру­

ках древние черепки, а затем сбросил их ногой

239

обратно в землю. Я училась у него равнодушию.

Крохи прошлого интересовали его только как сви­

детельство некоего опыта, который не следует по­

вторять. «Все это, — говорил он, употребляя одно

из тех выражений, которые человек, прошедший

армию, часто сохраняет до конца жизни, — все

это зачтется в выслугу лет».

Делая в тот же вечер пометки в моих записных

книжках тех лет и особенно позже, повторяя эти

рассказы, которые я знала наизусть — это все

равно что поставить старую пластинку, — я дума­

ла, что потихоньку-понемножку Мишель расска­

зал мне всю свою жизнь. Теперь же я вижу, что

пробелы многочисленны. Некоторые из них (мно­

жественное число в данном случае неуместно,

скорее, один из пробелов) объясняются священ­

ным ужасом и боязнью вновь открыть шкаф с

привидениями. В остальных случаях ничего страш­

ного не было: периоды незначительные просто-на­

просто поросли быльем. Я знаю, что тем самым

противоречу записным психологам, считающим,

что всякое забвение скрывает тайну: эти аналити­

ки похожи на нас, они отказываются признать,

что во всякой жизни есть никчемные пустоты.

Сколько дней, не заслуживающих того, чтобы их

прожили! Сколько событий, людей, вещей, кото­

рыми не стоило заниматься, тем более что мы о

них вспоминаем! Многие старики, рассказывая о

своем прошлом, раздувают его словно шар, при­

жимают к себе как старую любовницу или, напро­

тив, плюют на него. За неимением лучшего они

изображают хаос или небытие как нечто важное

240

и значительное. Мишель вел себя совершенно

иначе, он д а ж е не пытался подвести итоги. «Я про­

жил несколько жизней, — говорил он мне на

смертном одре. — Я д а ж е не вижу, чт о их связы­

вает между собой». В отличие от большинства ста­

риков он не растекался мыслью в разные

стороны,

память его была строга, и он говорил

только то, что хотел сказать. Это и позволяет мне

опираться на его рассказы.

Первый пробел касается школы, лицея или

коллежа. Отца они совершенно не интересовали.

Для многих великих писателей, особенно в наши

дни, эти годы послужили закваской, на которой

взросло потом почти все их творчество. Они на­

шли в коллеже любовь, наслаждение, честолю­

бие, высокие помыслы и низкие интриги — всю

жизнь в сжатом виде. Порою все выглядит так,

словно потом они у ж е ничему не научились, слов­

но самое главное в них умерло в двадцать лет. Из

жизни Мишеля нельзя извлечь ни «Фермину Мар-

кез» *, ни «Город, где государь — ребенок» *. Ему

запомнились в общих чертах соперничество, не­

справедливость и козни, с которыми приходилось

сталкиваться в классе, глупые шутки, непристой­

ные выходки, грубые и жестокие игры, в которых

он отличался, хотя п о з ж е у него не возникало ж е ­

лания похвастаться этим. Напротив, он без всяко­

го удовольствия вспоминал о своих успехах на

поприще главаря банды. Ни одного учителя, кото­

рого бы любили, уважали или ненавидели настоль­

ко, чтобы имя его запомнилось. Ни одного

преподавателя, которому были бы признательны

241

16-1868

за то, что он помог узнать или растолковать вели­

кое произведение. Ни одного приятеля или друга

(за одним исключением, которое, как мы дальше

увидим, не в счет). На фоне этой пустыни в каче­

стве примера маячат два воспоминания. Вначале

необузданность: молодой иезуит, ведущий в клас­

се латынь, читает вслух переводы учеников и зу­

боскалит, чтобы вызвать смех. В частности,

новичок Мишель, недавно изгнанный из светской

школы, служит объектом насмешек.

— Вот, господа, образец лицейской латыни.

— Она позволит вам передохнуть от латыни

ризничной.

Ученик хватает свою работу и в ярости рвет ее

на клочки: бумажные бабочки, бывшие Монталам-

бером *, переведенным на язык Цицерона, кружат,

подхваченные сквозняком, и садятся на парты.

Молодой преподаватель решает положить конец

галдежу и посылает за директором, чтобы тот при­

нял соответствующие меры. Мишель выхватывает

из кармана нож. Латинист в сутане спасается бег­

ством, приподняв юбки, хлопающие по его худым