Сейф

Спиратов Влад

– Нет, нет, я, конечно, верю, это же кремлевская больница, да?

– Верно.

– Конечно у нас все по-честному, все, как и положено, ведь так? – воодушевленно произнес Виктор Павлович, и образ могучего Кремля пронесся в голове с высоты птичьего полета, каким его видят бомбардировщики на 9 мая. Грохот двигателей, топот строевого шага, вперед, вперед нерушимая страна. За нее радеет его сердце. И потому оно пострадало, что не выдержало непосильной любви. Может быть мало смазывался, потому и заржавел Виктор Павлович.

– Именно так!

– Я просто хотел выразить свою благодарность за твой труд, – сказал Виктор Павлович, – а кошелек лежит во внутреннем кармане моего пальто – он оценивающе посмотрел на девушку. Способность мысленно конвертировать людей в деньги, Виктор Павлович относил к категории экстрасенсорных, в буквальном смысле

магических. С точностью до копейки, он мог понять, сколько следует предложить собеседнику, чтобы добиться желаемого безо всякого торга. Заботливое и услужливое, буквально раболепное расположение Даши он оценил в пять тысяч. При этом, Виктор Павлович предвидел, что эти деньги она будет брать украдкой, как бы неохотно, и возможно даже откажется в первый раз. Более близкие отношения, начинались с более дорогих сумм. Так, легкую телесную связь, орального характера, Виктор Павлович оценил в двадцать тысяч, и опять же девушка если и согласится, то не сразу. Более тесные отношения уже невозможно было исчислять сиюминутным пожертвованием, они требовали длительного финансирования, то есть отношений, на которые Виктор Павлович совершенно не рассчитывал. Хотя, почему бы и не завести себе молодую, ухоженную любовницу.

– Ну что ты молчишь? – спросил он отеческим голосом, стараясь смотреть на Дашу самым нежным взглядом

– Я не понимаю, что вы такое говорите, какая благодарность, ухаживать за пациентами, это моя работа.

Виктор Павлович зажмурился, как мартовский кот на солнце, и казалось, он сейчас замурлычет. Господи, спасибо тебе, за то, что все это мне приснилось. А Даша, в белоснежном халатике настоящая. Он вдруг протянул руку обнять медсестру, но привыкшая к чрезмерному мужскому вниманию Даша, ловко отстранилась, сделав это так элегантно и необидно для Виктора Павловича, что ему стало приятно. Словно бы только что между зрелым мужчиной и молоденькой девушкой началась любовная игра в догонялки.

Неожиданно дверь палаты распахнулась и на пороге появилась запыхавшаяся жена на высоких каблуках, в красном платье и накинутом на него полушубке из песца. Морщинистое лицо блестело от толстого слоя крема, ярко сверкали накрашенные губы. В руке она держала сумочку размером чуть больше самого большого кошелька, с висевшей как лиана лямкой из позолоченных колец. Тонкие кисти украшали черные бархатные перчатки. На голове элегантно сидела шляпа.

– Уж не на похороны ли ты собралась? – заржав как конь, спросил Виктор Павлович, отворачиваясь от Даши, словно бы она тут не присутствовала. – Посмотрите на нее, ты откуда такая?

– Витя! – звонко крикнула жена. – Родненький, когда же ты бросишь, – она замолчала, посмотрев на Дашу и та, опустив взгляд, молча, удалилась. – Пить! Эти твои гулянки. Ужас, я так испугалась. Звонила твоя Светка, кричит, орет, я ничего не понимаю – сначала подумала сердечный приступ. Но от нее разве добьешься хоть одного слова нормального. Ты сам-то как работаешь с этой идиоткой? Я ей говорю, иди, узнай у докторов, что случилось, а она ревет, сопит: "Виктор Павлович в кабинете, упал, плохо, врачи приехали, он без сознания…" Я думала, сама помру. Ну, ты как?

– Как бык. Чувствую себя прекрасно. Врач говорит давление, утомился, нужно отдохнуть. Я тут пока лежал, подумал, может бросить работу, пожить в свое удовольствие.

– Я тебе давно говорила. Завязывай. Все, отработал ты свое.

– А с другой стороны…

Виктор Павлович представил, как поднимается на пятый этаж и аккуратно заходит в канцелярию. Место святое и неприкосновенное. Тысячи страждущих желают попасть сюда со своими прошениями, жалобами, письмами, но только избранные достигают цели. Для Виктора Павловича двери в этот тихий бумажный распределитель всегда открыты. И когда он заходит, с ним почтенно здороваются, осведомляются о делах, жмут руку или делают легкий поклон. Все как положено в приличном культурном месте. Виктор Павлович подойдет к свободному специалисту, как их теперь называют, и протянет бумагу. Завяжется легкая непринужденная беседа в дружеских тонах, но как только сотрудник канцелярии вникнет в суть документа, его лицо изменится тотчас. Станет озабоченным и Виктор Павлович встретится с удивленным взглядом. Как, неужели, если можно так сказать офицер государственной службы, решил покинуть галеру, над движением которой старается каждый элемент от уборщицы до министра. Что могло способствовать такому решению? Виктор Павлович смущенно отвернется. Никакое актерское

мастерство не позволит ему скрыть стыд и бушующие эмоции. Он, молча, лишь кивком попрощавшись, развернется, и быстрым строевым шагом бросится в свой кабинет, пролетит мимо кудахтующей Светы, и прикажет никого не впускать, кроме, конечно же, Министра и самого Президента. Закрывшись, он будет сидеть и ждать, когда зазвонит внутренний телефон. Это может случиться сразу же, может через час, а может даже не сегодня, а завтра или послезавтра. Зависит от того, как скоро канцелярия передаст увольнительную зам министру. Кадровые перестановки такого уровня, не вызовут у него удовольствие. Увольнение Виктора Павловича означало ряд проблем. Опять значит нужно искать достойного человека, чтобы и сам смазывался и других не забывал, опять вводить его в курс дела, опять отлаживать четкую стройную корневую систему денежного дерева, да и всей системы в целом. Вы что же Виктор Павлович решили палки в колеса механизма вставить? Стать испорченным винтиком? Сейчас, в самый трудный для страны период, когда как никогда нужны верные и покорные, политически грамотные. Это похоже на саботаж. Настоящее предательство. Верно, Вы это сделали, не подумав, сгоряча. Может, лучше как-нибудь договоримся. Возьмете отпуск, отдохнете, вернетесь с новыми силами.

Виктор Павлович подумав об этом, испытал стыд. Чувство долга перед родиной и министерством в частности, было сильным и не преодолимым. Уйти с работы – все равно, что покинуть старую жену на девятом месяце беременности ради молодой бабы. Неудобно, противно, тошно. Канцелярия наверняка поступит в соответствии с негласным распоряжением, не регистрировать увольнительные, без одобрения свыше, и документ Виктора Павловича будет брошен в корзину. Зам министр сделает вид, что ничего не видел. Поэтому если Виктор Павлович решит действовать наверняка, ему придется настоять, чтобы сотрудник канцелярии прямо при нем сделал положенную запись во входящем журнале и тогда его должны были уволить в соответствии с законом в двухнедельный срок. Но это было бы верхом неуважения ко всем элементам системы, и лишало бы Виктора Павловича некоторых полезных связей, находящихся в состоянии хрупкого баланса.

Но более всего Виктор Павлович боялся, что увольнение спровоцирует вторую встречу с Дедушкой. И тогда у Витьки Шустрого не останется другого выхода, кроме как сгореть со стыда.

– Нет, Лена. Я хотел, думал об этом, но твердо решил дотянуть до пенсии.

– Так это десять лет, – воскликнула жена. – Это как еще раз школу закончить.

– Вот и замечательно, считай, что я в первый класс пойду. Школа, это же самая золотая пора жизни.

– Особенно если ты не учишься, – вставила жена и, скинув полушубок, села рядом с мужем на стул. – Ты такой бледненький, – она положила руку на белый лоб Виктора Павловича и погладила его так, словно бы он маленькое дитя. Если бы это сделала Даша, он бы и правда, замурлыкал от удовольствия, но ласки жены вызывали противоположные чувства и Виктор Павлович остановил ее руку.

– Хватит уже, в самом деле. Я совершенно здоров. Ты лучше сходи за моими вещами. И почему, кстати, ты без бахил и в верхней одежде, – брезгливо возмутился Виктор Павлович.

– Дала на лапу охраннику пятьсот рублей, представляешь? Ради тебя. А ты меня учишь, как вещи в гардероб сдавать, да еще за своим пальто гонишь. У тебя вон у кровати над тумбочкой, что за кнопка, для молодухи той, санитарки, вот вызови, скажи, чтобы принесла вещи.

– Лентяйка, – промурлыкал Виктор Павлович и поежился в постели, – устал я, правда, потому, что нет мне ни минуты покоя. Даже сейчас, лежа тут я думаю о делах – знаешь, сколько у нас проектов не законченных, сколько всего еще предстоит сделать, чтобы экономика окрепла.

– Ой, брось ты Витя, какая экономика. Ты уже двадцать лет только об этом и говоришь, а рубль как падал, так и падает, – Лена засмеялась, но Виктор Павлович был неумолимо серьезен, ему захотелось немного поиграть, и он, приосанившись, продолжил:

– Экономика наша, Лена, должна еще воспрять. Конечно, для этого нужно много работать, но мы знаем, что через несколько месяцев будет положительный сдвиг.

– Сдвиг по фазе у вас будет, ну хватит Витя.

– Нет-нет, ты послушай, не перебивай, етить твою мать, вот вечно ты со своими шутками, а я ведь серьезным делом занимаюсь. Мне еще выступать с речами, надо тренироваться, надо учиться говорить грамотно без бумажек. Известно ли тебе что в Риме политика, говорящего по бумажке, даже не слушали.