Шаг за шагом вслед за ал-Фарйаком
Шрифт:
У ал-Фарйака был друг, тоже сириец, который время от времени его навещал. Когда пришел слуга с посланием и подарком от хаваги{170}, он как раз находился у него и сказал: «Я пойду вместе с тобой к этому великодушному хаваге, о котором я уже наслышан и хочу увидеть его». «Но удобно ли, — возразил ал-Фарйак, — приглашенному приводить с собой еще кого-то?» Друг ответил: «Ничего, у франков это принято, и в Египте тоже гость может привести с собой кого угодно. А если по дороге им встретится кто-то из знакомых, они могут и его взять с собой, встретится другой и тоже присоединяется к ним, так что приходят в гости целой компанией. Главное, чтобы в ней не было женщин. Все они свободно общаются с хозяином, и он радушно их принимает. И ни одного из них не спросит, какая нужда его привела и есть ли у него рекомендательное письмо, в каком квартале он живет, как зовут его жену или сестру и
Говорят, женитьба величайшее наслаждение, но это явное заблуждение.
Руку помощи нуждающемуся протянуть и тебе приятно, и ему облегчение.
Я не говорю, что ты во мне нуждаешься, однако из твоей жалобы я понял, что тебе нужен достойный человек, который посочувствовал бы тебе, успокоил и разделил с тобой твои огорчения. И я счел своим долгом помочь тебе хотя бы сочувствием или советом, тем более, что ты, как я понимаю, всей душой стремишься к знаниям и не чужд поэзии. Правда, не все в твоем письме мне понравилось, но сейчас не время критиковать и оценивать.
Скажи мне, пожалуйста, какие книги о литературе ты читал?» Друг ал-Фарйака опередил его с ответом, сказав: «Он прочел книгу „Изучение нерешенных вопросов“»{171}. На что хавага возразил: «Ты поторопился с ответом. Это книга не о литературе, а о грамматике. Однако вы, выученики горных школ{172}, полагаете, что прочитавший эту книгу уже постиг все тонкости арабского языка и больше не нуждается ни в каких грамматиках, книгах о литературе и комментариях к текстам? Тот из вас, кто хочет украсить свою книгу или речь, выбирает, боясь запутаться в падежах, избитые, приевшиеся рифмы, употребляет слабые, невыразительные метафоры и сравнения и затертые выражения, наполняя их невнятными словами и неуклюжими мыслями, не умеет правильно использовать трехбуквенные или четырехбуквенные глаголы и найти нужные предлоги».
Слушая хавагу, ал-Фарйак вспомнил, как митрополит говорил человеку с утробным голосом{173}: «Я вставил в нее». Он пересказал эти слова хаваге, и тот залился смехом и затопал ногами по полу. А успокоившись, сказал: «Да, во всех церковных книгах много подобных непростительных ошибок. В одной книге я прочел, что некий монах был столь смиренным, что когда мимо него проходил настоятель, он вставал и «вытягивался на него», вместо «вытягивался перед ним». А другой, узнав, что некая монахиня обладала чудотворными способностями, постоянно испытывал «желание к ней» вместо «желание видеть ее». А еще один долгое время отсутствовал в своем монастыре, а когда вернулся, узнал, что прежний настоятель умер и его место занял другой. Новый настоятель, поговорив с монахом и благословив его, поручил ему будить монахов на молитву по ночам, но переписчик вместо «будить» написал «рубить». А об одном митрополите было написано, что когда он читал проповедь в церкви, то «приземлял» каждого слушающего, вместо «вразумлял». Таких примеров не счесть. Даже в Евангелии слова пророков искажаются неграмотными переводчиками. В Евангелии от Матфея, к примеру, слова Христа: «‹…› многие придут под именем Моим, и будут говорить: я Христос»{174} переводятся так: «Остерегайтесь обмана, многие называются моим именем и выдают себя за Христа, не верьте им». Большая разница между двумя фразами! А в Послании Святого апостола Павла к Тимофею сказано: «Пусть будут диаконы мужьями одной жены»{175}, что звучит по-арабски непристойно.
Упаси Господи, чтобы кто-то воспринял мои слова как неуважение к религии. Я привожу эти примеры лишь в подтверждение невежества тех, кто переводил священные книги на арабский язык, как, впрочем, и писателей нашей конфессии. Правда, некоторые митрополиты пишут полезные сочинения хорошим языком и с ясным смыслом. Но большинство церковной братии невежды и глупцы, плохо владеющие грамотой.
Однако это отступление увело нас далеко в сторону. Вернемся же к цели нашего разговора, а именно к тому, как помочь тебе, друг, сбросить с себя ярмо сумы. Не хочешь ли ты стать секретарем почтенного и богатого человека, создавшего панегирический
— Я, господин мой, еще не набрался знаний, необходимых для этой должности. Живя в стране науки и литературы, я боюсь, что найдутся знатоки, которые отыщут в моих словах ошибки и осрамят меня, тогда мне будет стыдно смотреть в лицо людям. Я человек скромный и предложить могу немногое.
— Не бойся, египтяне, хотя они и достигли высот в науке, и превзошли других в литературе, не придираются к поэту или писателю за случайно допущенное им неверное выражение или за другую оплошность. Они снисходительны и великодушны. Но талантливый поэт должен прислушиваться к критикам, иначе ему не стать знаменитым. А если он будет слагать бейты, доверяясь лишь собственному слуху, то не научится отличать верное от ошибочного. На ошибках учатся. Обыкновенно, когда один поэт хвалит какие-то мотивы и формы их выражения, другой их порицает. И автор, будь он поэт или прозаик, выслушивает одновременно и хвалу и хулу, он и прав и ошибается, его и обвиняют и оправдывают, принимают и отвергают, он и выдающийся и бестолковый, и портящий язык и обновляющий его, и разрушающий традицию и оберегающий ее. Одни вопрошают: почему? Другие отвечают: потому что! До тех пор, пока не удостоверятся, что его достоинства перевешивают его недостатки, а люди передают его стихи из уст в уста. Издавна люди пытались добиться славы с помощью необычных слов и надуманных речений. Были среди поэтов такие, кто сочинял стихи, используя только буквы без точек, — они не имели успеха. Были и такие, кто начинал каждый бейт с очередной буквы имени восхваляемого — они также быстро забывались. Некоторые злоупотребляли созвучиями и туманными иносказаниями — они не вызывали интереса, казались неестественными. Поэты подобного рода довольствовались известностью в узком кругу и не придавали значения критике и упрекам в свой адрес{177}. Я заклинаю тебя не оказаться в числе таковых. В твоем послании я увидел признаки тонкого ума, подлинного таланта и пылкого характера. Что же до погрешностей, то кто их не допускал?
— Клянусь Богом, господин мой, ты оказал мне два великих благодеяния: позаботился о моем хлебе насущном и поощрил меня как поэта, а я уже было решил не сочинять стихов кроме как втайне от людей. Поэтому я тебе несказанно благодарен и горд тем, что удостоился побывать в твоем доме.
Ал-Фарйак покинул хавагу, благословляя его, и решил на следующий же день расстаться с торговцем вразнос.
12
ХВАЛЕБНЫЕ СТИХИ
В доме торговца у нашего друга ал-Фарйака не было никакого имущества кроме того, что он мог унести на себе. Поэтому он взял под мышку свою лютню, засунул за пояс чернильницу и сказал хозяину: «Господь наставил меня и указал мне другой путь, не тот, по которому вели меня ты и твоя партия торговцев вразнос. Сегодня я должен покинуть тебя».
— Как это, покинуть, — сказал торговец, — разве я сделал тебе что-то дурное?
— Эта лютня подтверждает, что ты обижал меня.
— Если не принимается свидетельство музыканта, то как можно принять свидетельство его инструмента, того самого, который был причиной неприятия свидетельства хозяина?
— Ее свидетельство столь же правдиво, как то, что ты сын своих родителей, она расскажет о твоих злых делах, как рассказала ослица твоего деда{178}, и разрушит крепости торговцев вразнос, как некогда разрушала города труба твоего предка{179}.
— О чем ты говоришь?
— Это откровение свыше и вдохновение.
— Я не против того, чтобы ты играл на лютне, и мне известно, что слуга жаловался на тебя из ревности.
— Я играю для тех, кто говорит мне: продолжай, повтори, клянемся Господом, это прекрасно. Я не играю для иноземцев, которые вспоминают о Боге только когда нуждаются в нем.
— Ты все перепутал и бредишь.
— Я ничего не перепутал и сказал правду.
— Неблагодарный!
— А ты из иудеев!
Ал-Фарйак повернулся к нему спиной и вышел с гордо поднятой головой и с выпученными от гнева глазами.
Он нашел и снял себе жилье, оставил в нем лютню и направился в панегирический орган. Едва он занял там свое место, как пришел посыльный с листком бумаги — на нем были написаны два бейта, которые следовало перевести. Листок был вручен переводчикам-иностранцам, затем их перевод был передан редактору. Наступила очередь ал-Фарйака. Он взял калам и написал:
Сегодня лучшего коня Великодушный оседлал,
а лучше б сел на наши плечи.
Меж нас ни буйных, ни строптивых нет,