Шаг за шагом вслед за ал-Фарйаком
Шрифт:
Продолжал ал-Фарйак: Ты спрашиваешь о достоинствах жителей этого города. Так вот, во времена их отцов они были очень благородными и великодушными. Но когда столкнулись с миром торговли и смешались с носящими шляпы, то переняли от них бережливость, скупость, скаредность и алчность и даже превзошли своих учителей. В любом собрании только и разговоров, что о купле и продаже. Один, например, рассказывает: «Сегодня утром первым моим покупателем был солдат из турок. Я счел это дурным предзнаменованием, ведь известно, что солдат берет товар в долг и никогда долг не возвращает, или возвращает только половину, если соизволит. Я сказал ему: У меня нет того, что тебе нужно, эфенди. Я назвал его эфенди, чтобы задобрить его. А он вошел в лавку, разбросал весь товар, забрал все, что ему было нужно и не нужно, и ушел, обругав меня». Другой рассказывает: «У меня тоже случилась неприятность с одной турчанкой. Она пришла рано утром, вся увешанная драгоценностями, обратилась ко мне с улыбкой и спросила, есть ли у тебя, господин, узорчатый шелк. Я обрадовался и ответил, есть. Она велела показать товар, я показал. Она ударила меня ладошкой и воскликнула: «Разве это годится такой, как я? Покажи что-нибудь другое». Я показал, ей понравилось, она взяла его и сказала: «Пошли со мной кого-нибудь, я отдам ему деньги». Я послал с ней моего молодого приказчика, они дошли до большого дома, и она скрылась за дверью, приказав привратнику хорошенько
Теперь я расскажу о том, что происходило со мной по прибытии в Александрию. Я поселился у торговца вразнос, друга моего первого знакомца и занял комнату рядом с его комнатой. Каждую ночь я слышал, как он избивает свою жену, и та жалобно плачет, стонет и кричит. Это возмущало меня так, что хотелось избить его самого. Я часто готов был уже вскочить с постели, но боялся, что со мной случится то же, что случилось с тем иностранным врачом, который жил рядом с семейством коптов. Однажды ночью он услышал крик соседки и подумал, что ее укусил скорпион — в Египте, в домах водится много скорпионов. Он схватил пузырек с лекарством и побежал к соседям. А когда открыл дверь, увидел, что муж лежит на своей жене и забавляется с ней, как принято у этих людей, с помощью пальца. Врач удивился, выронил пузырек с лекарством и тот разбился вдребезги.
У моего торговца была белая кожа, маленькие, круглые синие глаза, тонкий, слегка кривоватый нос и толстые губы. Я описываю его так подробно, потому что он похож на всех других торговцев вразнос. На крыше своего дома он соорудил маленькую пирамиду из пустых бутылок из-под вина. А крыша его возвышалась над крышами всех других соседей. Однажды ему пришло в голову поручить мне сочинить проповедь во славу торговли вразнос и прочитать ее в маленькой молельне, которую он арендовал. Когда я показал ему написанную мною проповедь, он понес ее шейху с утробным голосом, и тот спросил, что он хочет делать с этой головоломкой. Торговец ответил, что написавший проповедь должен прочесть ее людям, и спросил, нравится ли она ему. «Проповедь хороша, — заявил шейх, — единственный ее недостаток тот, что кроме меня и автора никто ее не поймет. Мы с тобой ее уже прочитали, и этого достаточно. Откажись от своей затеи».
Случилось мне однажды выйти прекрасным летним вечером прогуляться. В руке я держал тетрадь с реестрами цен, а голова моя была полна мыслями о разлуке с родными и любимыми и воспоминаниями о родине, которую мне пришлось покинуть безо всякой другой причины кроме пустопорожнего спора между рыночными торговцами и торговцами вразнос. Долгая прогулка привела меня на окраину города. Следом за мной шел человек. Увидев в моих руках тетрадь с реестрами, он замыслил против меня недоброе. Подошел ко мне, заговорил и, увлекая разговором, сворачивая то налево, то направо, завел меня в пустынное место и оставил там, сказав, что здесь я должен приносить пользу. Когда я попытался вернуться домой, передо мной вдруг возникла огромная свора собак и с лаем окружила меня. Я угрожал им тетрадью, а собаки нападали на меня, словно рыночники на бродячего торговца, хватали за полы, вырывали тетрадь, кусали тело — некоторые до крови. С большим трудом я вырвался из их когтей — в изорванной одежде, с израненным телом. Тетрадь тоже была разодрана в клочья. Когда я вернулся домой и мой торговец увидел меня в этом состоянии, он не соизволил даже спросить, что же со мной случилось, вероятно, был слишком занят своими торговыми делами. А узнав, что я вернулся без тетради, решил, что я кому-нибудь ее отдал, очень этому обрадовался и вознамерился использовать меня в своей торговле. Но счел нужным посоветоваться со своим другом и написал ему письмо. Друг не одобрил его намерения и ответил, что меня следует обязательно отослать на остров, как это было решено ранее. Благодаря этому ответу мой гостеприимный хозяин отказался от своих планов. И вот я снова ожидаю корабля.
3
ОТЪЕЗД АЛ-ФАРЙАКА ИЗ АЛЕКСАНДРИИ
Беда нашего друга заключалась в том, что ко времени его поездки на этот остров европейцам еще не были известны свойства пара, и путешествие по морю полностью зависело от ветра, а ветер хотел — дул, хотел — не дул. Как сказал ас-Сахиб ибн ‘Аббад{132}:
Ты не сможешь совладать с ветром,
Если ты не Сулайман ибн Да’уд{133}.
Поэтому ал-Фарйак сел на парусное судно и использовал время плавания для заучивания некоторых выражений корабельщиков, первым долгом приветствий, а также того, что говорится за столом при распитии вина, как-то: «За твое здоровье!». Но на языке корабельщиков слово «здоровье» звучало очень похоже на слово «ад»{134}, и он произносил: «За твой ад!». Они смеялись над ним, а он про себя ругал их и думал: Прокляни Господи этих мужланов, они живут в нашей стране годами и не могут выучить нашего языка, путают слова и звуки, но мы же не смеемся над ними. Мне рассказывали, как один священник, проживший у нас несколько лет, вздумал прочесть проповедь прихожанам, взобрался на кафедру, долго на ней топтался, дрожа от волнения, но только и смог произнести: «О льюди, фремя уше ушло, но я фыступлю перед фами ф следующее фоскресенье, если Богу будет угодно». После чего отправился к своему хорошему знакомому, человеку образованному и сведущему, и попросил его написать ему проповедь. Он хотел заучить ее наизусть или зачитать по вызубренному тексту. В церкви набилось полно народу, он поднялся на кафедру и произнес: «Бисм ил-лахи ар-рагман»{135}, спохватился, что допустил ошибку, и, что знакомый его написал проповедь на свой лад, и сказал: «Нет, нет, так коворят музульмане, а кристиане коворят „Во имя Отца и Сына и Святоко дуга“». И продолжал, нещадно коверкая наш язык: «Дети мои, благословенные, собравшиеся здесь выслушать мою проповедь и принять мои советы и наставления. Если вы пришли сюда с сердцами, привязанными к мирским радостям, скажите мне об этом, и я не стану вас смущать долгими упреками. Но сегодня мне представился случай напомнить женщинам и мужчинам о Том, Кто не избавит их от упреков, и о неизбежности Судного дня, от которого не спасут ни богатство, ни друзья, ни вопросы, ни ответы. Знайте же — да смилостивится над вами Господь, — что земная жизнь преходяща, радости ее суетны, обстоятельства ее изменчивы, приятности ее обманчивы. Будьте бдительны, не поддавайтесь соблазнам удовольствий и мнимого счастья, отводите от них свой взгляд, не привязывайте к ним колышки своих шатров. Загляните в глубину вашего сердца, прежде чем склонить голову на подушку. И пусть молитва будет вашим прибежищем во всех тяготах и тревогах. Жертвуйте на церковь, хотя бы самую малость, и ищите помощи у святых в любых испытаниях, чтобы пережить трудности и несчастья и избежать горестей и страданий. Уважайте ваших священников и епископов, слушайте их и следуйте за ними, выполняйте их советы
Он долго говорил в том же духе, и никто из слушателей не дал ему пощечины. Лишь одна разумная женщина, недавно вышедшая замуж, выслушав последние слова проповеди, гневно воскликнула: «Да не благословит Господь тот день, когда у нас появились эти чужеземцы, они присвоили себе наше добро и наши доходы, они развратили нашу страну и лишили нас возможности пользоваться ее богатствами. Они учат нас скупости, жадности, легкомыслию и бесстыдству. И, клянусь жизнью, только их алчность и скряжничество позволили им завладеть этим огромным богатством. Мы слышали, что чужеземец, садясь за стол со своими детьми, сам ест мясо, а им бросает кости, чтобы они высасывали из них мозги, потому что он жулик и мошенник. Мы слышали также, что их собратья в странах, где они живут, еще хуже и порочнее их. А теперь этот негодяй подстрекает наших мужей на непотребные поступки, чтобы сам он мог творить все, что ему заблагорассудится. Я точно знаю, что эти проповедники говорят одно, а думают совсем другое. Они учат людей благочестию и воздержанию, а сами вожделеют к плотским радостям. Этому проповеднику следует отрезать язык, чтобы он узнал, что такое боль. Иногда человеку бывает больно подстригать свои ногти. Поэтому наши сестры, франкские женщины ухаживают за своими ногтями и гордятся ими, но они все равно отрастают, и их приходится стричь. А каково же отрезать детородные органы?» (Да благослови тебя Господь, женщина! Ты, хотя и новобрачная, нравы неверных критикуешь, как в старину. О если бы все женщины были такими же, и если бы я мог облобызать твои уста!)
А когда священник вышел из церкви, все люди кинулись целовать его руку и благодарить за высказанные им прекрасные и полезные мысли, поскольку в их умах сложилось твердое убеждение, что книги христианской религии должны быть коряво написанными и как можно более истрепанными, потому что сила религии заключается в достижении согласия, как поучает в своем сочинении «Пыль от перетирания глупостей» Атанасиус ат-Тутунджи, митрополит Халебский{136}, лжец, сладкоежка, любитель мирских удовольствий, вероломный, скряга, раздаватель объедков, охотник поживиться за чужой счет, грубиян и злобный ругатель.
Продолжал ал-Фарйак: «Поскольку Господь послал мне испытание в лице десяти подобных же попутчиков, мне пришлось до конца плавания быть с ними вежливым и обходительным».
Я уже рассказывал о жалобах ал-Фарйака на морскую болезнь во время его первого плавания и не стану повторяться. Скажу лишь, что, мучаясь и страдая, он поклялся, что его нога больше никогда не вступит ни на одно морское судно [...]{137}
По прибытии на остров ал-Фарйак провел сорок дней в специально отведенном месте для очищения его дыхания{138}. Там было заведено, что каждый прибывающий из стран Востока и надышавшийся их воздуха, должен, прежде чем попасть в страну, «очиститься» от него в порту. Ал-Фарйак жил там и питался вместе с двумя знатными англичанами из числа пассажиров корабля. Общаться с ними ему было приятно, потому что они объездили много стран Арабского Востока и позаимствовали у их жителей хорошие манеры. Когда срок очищения закончился, пришел торговец вразнос и отвел его в свой дом в городе. Этот торговец потерял жену в тот самый день, когда было решено отправить к нему ал-Фарйака. Он носил траур, жил аскетом и пребывал в печали и унынии. Питался только свининой (не взыщи, Господи, за ее упоминание!) и приказал своему повару научиться хорошо ее готовить. Один день повар готовил голову, на другой — ноги, на третий — печень, на следующий — селезенку, пока не перебирал все части туши, а потом вновь начинал с головы. А ты, читатель, знаешь, что сирийские христиане подражают мусульманам абсолютно во всем, кроме религии, и есть свинину почитают грехом. Когда ал-Фарйак уселся за стол, и повар принес кусок мяса этого отвратительного животного, он подумал, что торговец подшучивает над ним и не стал есть, надеясь насытиться другими блюдами. Но обед на этом и закончился, торговец начал читать благодарственную молитву Всевышнему за то, что Он его напитал. Тут ал-Фарйак подумал, что его хозяин совершил ошибку, его молитва была неуместной — нельзя же благодарить Творца за совершенный недостойный поступок или за съеденную запретную еду.
На следующий день повар принес другой кусок свинины. Торговец его проглотил и снова произнес благодарственную молитву. Ал-Фарйак спросил повара: «Почему наш хозяин благодарит Господа за съеденную свинину?» Тот ответил: «А почему нет? Он считает своим долгом благодарить Господа за все и вся, как это предписано в священных книгах. Он исполнял этот долг, даже переспав со своей женой». Ал-Фарйак спросил: «А за ее смерть он не благодарил Господа?» Повар ответил: «Благодарил, он уверен, что она нынче пребывает в лоне Авраама». «Если бы у меня была жена, — сказал ал-Фарйак, — я бы не хотел, чтобы она оказалась в чьем-то лоне». Засилие свинины все росло и укреплялось, а чрево ал-Фарйака слабело и чахло, поскольку он весь день довольствовался только хлебом и сыром. А потом он услышал, что тесто для хлеба в городе месят ногами, к тому же мужчины, а не женщины. И он стал уменьшать свою порцию, насколько мог, и совсем отощал. Зубы его заржавели от бездействия, а два зуба — по одному с каждой стороны рта — выпали. Впервые в истории голод поступил справедливо — если бы оба зуба выпали с одной стороны, то одна сторона стала бы тяжелее другой, и равновесие тела было бы нарушено.
Что же до самого города, то приезжающего из стран Востока он восхищает и поражает своим величием. А приезжающему из стран Европы кажется маленьким и жалким. Ал-Фарйака в нем более всего удивили две категории жителей: священники и женщины. Священники — своей многочисленностью: рынки и места для гуляний кишели ими, и все они носили треугольные шляпы, не похожие на шляпы рыночников в аш-Шаме, и короткие — до колен — штаны. На ногах — черные чулки. А сами ноги очень толстые, потому что все священники на этом острове откармливают перепелов. Еще они — как и другие уважаемые и достойные люди здесь — имеют привычку брить бороды и усы и носить штаны не только короткие, но и очень узкие, обтягивающие то, что за ними скрыто. Женщины же удивили своими нарядами, не похожими на наряды женщин восточных и европейских стран, а также тем, что у многих из них есть усики и маленькие бородки, которые они не сбривают и не выщипывают. Я слышал, что многие франки питают большую склонность к подобным женщинам. Возможно, это странное обстоятельство дошло до ушей и самих женщин. Да иначе и быть не может, ведь чувства мужчин от женщин не укроются. Красивых среди них очень мало, а их подчинение священникам выше всякой меры. Некоторые женщины предпочитают своего духовника мужу, детям и всем другим родственникам. Она не съест никакого вкусного блюда, не угостив им священника, и приступает к еде только после него.