Шаг за шагом вслед за ал-Фарйаком

аль-Шидийяк Ахмед Фарис

Но наш друг ал-Фарйак, едва вступив на эту счастливую землю, покинул ее, так как положение его изменилось. Возвратимся же, читатель, к рассказу о его высвобождении из лап торговцев вразнос. Я оставил его как раз в тот момент, когда он собирался это сделать.

8

УВЕДОМЛЕНИЕ О ЗАВЕРШЕНИИ ОПИСАНИЯ КАИРА

Мы, то есть я и компания друзей нашего героя, покинули ал-Фарйака, когда он пытался скинуть со своей спины суму торговца вразнос. Теперь я — но не другие — узнал, что ал-Фарйак не спал целую ночь, размышляя над тем, что, как он мог убедиться, профессия его ненадежна, а положение тревожно, и он должен что-то предпринять. Утром он вышел из своей «музыкальной» каморки, и отправился бродить по рынкам. На каждом шагу пожимал плечами и говорил себе: Я покончу с этим грузом, я его сброшу, я его скину, я от него отделаюсь. Он оттянул мне спину, натер ее и изранил. Что

я, ишак? Вот несчастье! Один проницательный житель Каира, увидев, как он ежится, подумал: Наверняка, у него что-то не в порядке. Подошел к ал-Фарйаку и ласково с ним заговорил, выведал у него его тайну и узнал причину его метаний. После чего сказал ему: «Не переживай! Египет, да сохранит его Аллах, кладезь доброты и благодати. Но чтобы заполучить их, нужно двигаться». Ал-Фарйак спросил: «Быстрее, чем я двигаюсь сейчас?» Тот ответил: «Дело не в этом. Умеешь ли ты слушать и внимать, мыслить и действовать?» Ал-Фарйак сказал «Да». Тогда слушай, что я тебе скажу:

— В Каире есть один выдающийся поэт из христиан. Его почитают и уважают все знатные люди.

— Это еще не доказывает, что он поэт. В твоих словах скрыто противоречие. Как ты его разрешишь?

— Никакого противоречия нет, он поэт по своей натуре, а не по роду занятий. Разница между поэтами та, что поэт по роду занятий зарабатывает стихами, прославляя одного, клевеща на другого и получая за это подачки. А истинный поэт слагает стихи по внутреннему побуждению, не кривя душой и не ожидая награды.

— Разница не в этом, как сказал ал-Амиди{148}.

— Оставь в покое ал-Амиди и слушай меня.

— Слушаю. И что же ты посоветуешь?

— Советую тебе написать письмо этому мудрому человеку и попросить его о встрече. Если он согласится, поведай ему о своих трудностях и попроси помочь тебе. Он непременно откликнется, так как он человек благородный и к тому же чувствителен к похвалам, а особенно любит беседовать с людьми образованными и оказывать им содействие. Слегка польсти ему в разговоре, и я уверен, твои надежды не будут обмануты.

Ал-Фарйак поблагодарил собеседника за совет и вернулся домой утешенным, с легким сердцем. Когда наступил вечер, он взял калам и лист бумаги и написал следующее:

«Я шлю привет, напоенный ароматами небес, подобный ореолу вокруг полной луны, легкому золотистому вину, целебному напитку, утоляющему боль, благодатному дождю, от которого даже осенью распускаются на деревьях листья и расцветают в садах цветы, нежному ветерку, без музыканта извлекающему звуки из струн лютни, мелодии, красота которой заменит компании друзей все инструменты и усладит слух, разгладит зазубрины на старой сабле и придаст ей остроту. Привет мой можно сравнить с цветниками и садами, с фонтанами и ручьями, с амулетами и талисманами, оберегающими и исцеляющими. Записанный на могильном камне, он унял бы слезы матери, потерявшей ребенка. Он мог бы служить поясом на талии стройной девушки и лекарством, если поднести его к носу простуженного. Если привязать его к ноге хромого, тот обогнал бы всех бегущих, а если к языку немого, тот стал бы оратором. Если вложить его в ладонь скупого, тот раздарил бы все свое серебро и золото. Положенный в соленую воду, он превратил бы ее в пресную. На удобренном им песке вырос бы базилик.

Я посылаю свои самые пламенные, самые душевные, самые искренние, самые высокие приветствия, которые слаще нектара, целительнее всякого лекарства, дороже золота, чище ключевой воды, приятней сердцу, чем любовное свидание, заманчивее для души, чем любовь красавицы, ярче света утренней зари, благоуханнее цветущей розы, ароматнее выдержанного вина, драгоценней алмаза, милее поэту ал-Бусти{149} изящного созвучия, Абу-л-‘Атахийи — его благочестивых стихов{150}, Абу Нувасу{151} — его винной поэзии, ал-Фараздаку{152} — самовосхваления, ал-Джариру — его газелей{153}, Абу Таммаму{154} — его мудрости, а ал-Мутанабби{155} — его красноречия. Я посылаю мои приветствия Уважаемому господину, прибежищу страждущих, источнику для жаждущих, помощнику ищущих, защитнику обиженных, да продлит Господь его счастливые дни и да увековечит славу его.

И далее: Господин мой, я приехал в эту страну с тяжелой сумой, которая оттянула мне спину и силы мои истощила. Я не встретил никого, кто хоть немного облегчил бы ее, а сам я не вижу способа, как скинуть с себя эту ношу. И вот один твой знакомый указал мне путь к твоему дому и осведомил меня, что лишь твоя рука может вывести меня из этого тупика. Дозволишь ли ты мне посетить твой гостеприимный дом и рассказать тебе о моих горестях и бедах? Тебе, кто всегда готов прийти на помощь беззащитному и содействовать ему в осуществлении его надежд. Ты заслужишь этим мою вечную признательность, благодарность и благословения. Ведь ты мое последнее прибежище, и я знаю, что, если ты откликнешься на мою просьбу, то движимый лишь благородством и милосердием. Мир тебе!».

Он написал адрес, а под ним следующее: «Уважаемому господину, достопочтенному, благороднейшему, достойнейшему, единственному, неподражаемому, разумнейшему, достославному, совершеннейшему хаваге{156} такому-то, да продлит Господь дни его в славе и благоденствии».

Когда упомянутый хавага получил

послание и прочел все эти высокопарные сравнения и уподобления, он не сдержался, громко расхохотался и сказал бывшему у него в то время гостю, смыслившему в литературе: «Боже Милостивый, я вижу, что большинство писателей помешаны на приветствиях и изъявлениях восторга своим адресатам. Они словно готовы подарить ему трон Билкис{157} или перстень господина нашего Сулаймана. Они подыскивают для него невозможные сравнения, окунают в кипяток восхвалений и поджаривают на огне гипербол, так что он превращается в вываренный и подгоревший кусок мяса. Они прибегают к тавтологии, как автор этого послания, перечисляя свои приветы. А покончив с приветами и переходя к цели своего письма, пишут отличным языком. Не знаю, кто подсказал знатокам стиля тратить свое время на эти избитые уподобления и метафоры, на тавтологию, ведь знаток может выказать свое искусство в одной фразе, одновременно и изящно построенной и исполненной смысла. Прошли уже тысяча двести лет{158}, а мы все еще видим, как Зайд пережевывает то, что сказал ‘Амр{159}, а ‘Амр не может проглотить сказанное Зайдом. Эта болезнь очень распространена среди писателей. Чрезмерное прославление адресата как наивеличайшего, наиславнейшего, единственного и тому подобное, тоже свойственно многим. Дело в том, что в наших странах книги не пересылаются почтой, а доставляются людьми, не знающими ни дорог, ни адресов — нигде, как известно, нет табличек с названиями улиц и номерами домов, и человек, посланный отнести книгу и не умеющий читать, вынужден просить каждого встречного прочесть имя адресата, написанное на книге. А многие люди носят одинаковые имена, хотя и отличаются один от другого нравом и заслугами. Случается также, что все, к кому обращается за помощью доставщик, неграмотны, и человек, потратив полдня на поиски, так и не получает помощи, или становится жертвой недомыслия какого-либо прохожего, посылающего его совсем в другую сторону. Книга так и остается у него, потом переходит к другому доставщику, а бывает, что и к третьему, и так до бесконечности. Поэтому и необходимо в надписи на книге подробнейшим образом прописывать приметы адресата».

Собеседник писателя сказал: «Значит, по-твоему, вместе с адресом следует перечислять все качества адресата, то есть указывать, что он красив, проницателен, богат, статен, носит большую чалму и широкий кушак? Однако упоминание о его красоте и богатстве таит в себе опасность для самого адресата. А большая чалма и широкий кушак не какие-то особые приметы, их носят многие. Так что перечислять стоит далеко не все качества. А некоторые могут просто вызвать смех, к примеру, если ты назовешь человека косматым или волосатым, или похожим на мумию, или толстяком [...]{160} Лучше говорить о качествах человека иносказательно. Мне известно, что многие важные по высказанным в них мыслям книги, на которых не были написаны адрес и имя адресата, открывались с целью узнать имя автора, и стали причиной серьезных неприятностей и для отправителя, и для того, кому они были посланы». На этом закончился разговор писателя и его собеседника.

Знай, что упомянутый хавага в тот момент, когда он получил послание ал-Фарйака, был болен и не смог сразу ему ответить. Ал-Фарйак ожидал ответа много дней и решил, что вся его рифмованная проза оказалась бесполезной. Он не знал причины молчания хаваги, переживал и волновался. В таком состоянии я его сейчас и оставлю — пока его адресат не выздоровеет. И отвлекусь на разговор о титулах и званиях, принятых в то время, предварительно испросив у читателя разрешения перейти к следующей главе.

9

РАССУЖДЕНИЯ О ВЫШЕСКАЗАННОМ

У людей Востока звание или титул это нечто возвышающее человека, добавка к имени, указывающая на его общественное положение. Автор «Словаря» говорит на этот счет{161}: «Звания — добавки, так как они добавляются людям». У европейцев титулы и звания устойчивые, словно вросшие в тело. Возвышающие добавки легко могут быть удалены, отрезаны. А то, что вросло, может быть удалено только путем причинения вреда телу. В качестве комментария — а комментарий тут необходим для уяснения смысла — скажу, что у людей Востока звания наследуются очень редко, как исключение из правила. У франков же они наследуются от старшего к младшему. К примеру, такие титулы, как паша, бей, эфенди, ага и даже царь принадлежат только лицу, получившему их, и не переходят от отца к сыну. Сын вазира или царя может быть секретарем или матросом. А у франков сын маркиза не может называться маркизенком, титул к нему переходит только по смерти отца. Однако независимо от того, является ли звание или титул наследуемым или не наследуемым, общее в них — то воздействие, которое оказывает на их носителей даваемая ими власть. Она вызывает у них бурление в крови и невыносимый зуд, которые невозможно унять иначе, как чем-то ублаготворив обладателя власти. Так, если король разгневается на своего подданного за какую-то вину, подданный посылает ему обнаженную «заступницу», которая своей наготой унимает бурление королевской крови и успокаивает зуд. Король хвалится ею среди приближенных как великой драгоценностью и забывает о своих страхах и о времени.