Шаги во тьме
Шрифт:
– А я вот располагаю сведениями, что у Андрея Серафимовича имелись некоторые проблемы с московской уголовной полицией.
Константин Гилевич отодвинул стакан с чаем и с нескрываемой досадой выпалил:
– Ах, эта скверная история! Просто нужно было слушаться моего совета и заниматься делом, которому учился, а не лезть в коммерцию с великими князьями! Поверьте, мой брат – честный человек. Просто очень уж желающий разбогатеть быстро, оттого и придумывает всякие прожекты, иногда довольно фантастические, не сказать – безумные.
– Не кипятитесь, голубчик. С чего вы взяли, что ваш брат пропал?
Посетитель кивнул, продолжил свой
– Понимаете, мы с матерью живем здесь, в столице. Собственно, мы с Андреем урожденные петербуржцы, но он после гимназии переехал в Москву, там и университет окончил. Он младше на четыре года. Так там после учебы и остался, говорил, что в Москве больше возможностей для делового человека. А несколько дней назад он телеграфировал мне, что собирается по делам сюда, в Петербург. Остановиться у нас не пожелал, не хотел стеснять, но пообещал, что непременно заедет к нам с матушкой. Какие уж тут стеснения, не чужой же человек! Он и правда заехал, второго числа, мы выпили чаю, мама пирог испекла. Андрей передал кое-какие документы и пригласил нас на будущий день в «Медведя». Вот только мы не дождались его ни на следующий день, ни сегодня от него ни слуху, ни духу. Адреса своего петербуржского он нам как-то не сообщил, потому я и пришел сюда. Вам ведь что-то известно? Вы же не зря знаете мое отчество? Что с Андреем? Умоляю, скажите уже! Мы с матерью с ума сходим!
Филиппов отложил свои записи, обошел стол, сел рядом со старшим Гилевичем, положил руку ему на плечо. Константин Серафимович с тревогой наблюдал за этими действиями полицейского начальника, а от прикосновения даже вздрогнул, и губы его задрожали.
– Крепитесь, голубчик. У нас есть основания полагать, что брата вашего убили позавчера ночью на квартире, где он остановился со своим помощником. Ну-ну, держитесь.
Гилевич молча достал из жилетного кармана большой клетчатый платок, спрятал в него лицо. Плечи его мелко подрагивали. Владимир Гаврилович сохранял деликатное молчание. Спустя пару минут Константин Серафимович вытер глаза, повернулся к Филиппову:
– Вы совершенно точно убеждены, что это брат? Абсолютно? Вы не ошибаетесь?
Владимир Гаврилович немного помедлил, будто взвешивая в уме, стоит ли сейчас вываливать на потрясенного мужчину все подробности убийства, но профессиональное пересилило личное.
– Нет, абсолютной уверенности у нас нет, есть лишь косвенные подтверждения. И вы, голубчик, в силах нам помочь их опровергнуть или напротив, установить сей факт окончательно. Вам нужно будет опознать тело убитого. Готовы?
Константин Серафимович судорожно сглотнул, побледнел, но твердо произнес:
– Я готов!
Что тут еще оставалось делать Филиппову? Он максимально ровным и спокойным тоном, предупредив о шокирующем содержании своего рассказа, поведал бедному Гилевичу страшные подробности убийства. К счастью, новых приступов рыдания эта повесть не вызвала, Константин Серафимович лишь сжимал побелевшие губы и время от времени закусывал нижнюю. В конце же рассказа он решительно поднялся, спрятал платок, застегнул пуговицы пиджака и сказал сквозь зубы:
– Ведите! Я узнаю брата в любом обличии.
Проводив Константина Гилевича после опознания трупа до выхода, Владимир Гаврилович, придержав дверь, с удивлением обнаружил, что дождь, казавшийся еще пару часов назад бесконечным, уже куда-то унесло, облака прохудились множеством ярко-синих прорех, в которые время от времени выглядывало
Старший Гилевич младшего узнал мгновенно, снова разрыдался над обезглавленным телом, еле сдержал рвотные позывы при виде обожженной головы и отпросился хлопотать по поводу похорон, пообещав зайти завтра за заключением о смерти. Увы, ни деловых контактов брата, ни его сотрудников Константин Гилевич не знал. А значит, единственной возможностью кроме всероссийского розыска была тоненькая московская ниточка, находящаяся в руках Аркадия Францевича.
Докурив папиросу, Владимир Гаврилович снова изучающе поднял взор к небу. Многочисленные ясные проплешины ширились, лучи неумолимо ползущего к горизонту солнца из последних сил рвали ненастные тучи, высушивали их из грязно-серых портянок в белоснежную пуховую пряжу, прохладный ветер с залива загонял их куда-то за Охту, обещая к закату и вовсе очистить небосвод.
Филиппов перешел канал, неспешно, в полчаса, дошел до Юсуповского сада, с удовольствием вдыхая насыщенный озоном холодный октябрьский воздух. Несмотря на ливший совсем недавно дождь, свободных скамеек в саду оказалось немного. Перчаткой смахнув с одной из них не успевшие высохнуть капли и пару желтых листьев, Владимир Гаврилович с удобством расположился, откинувшись на спинку. В успокоившемся прудике отражалось почти уже ясное небо. Как удивительно, неожиданно подумалось Филиппову, что только в октябре бывает такое синее небо. Не белое, как в июле, и не фиолетово-серое, как в феврале, а васильково-синее, будто неумело нарисованное гуашью гимназистом-второклассником, который еще не умеет смешивать краски и отображать оттенки.
Владимир Гаврилович прикрыл глаза, прислушался к голосу большого города. Справа, на Садовой, тренькнул трамвай, взвизгнул стальными колесами, увозя своих пассажиров в сторону Невского. Где-то слева женский голос уговаривал какого-то Николеньку не бегать за голубями по лужам, угрожая немедленным завершением прогулки и потенциальной жалобой папеньке. Невидимый Николенька заливисто хохотал и, судя по хлопанью птичьих крыльев, угроз не пугался. С Фонтанки донесся приглушенный деревьями и расстоянием пароходный гудок. То спокойные, то истеричные, но в целом мирные звуки повседневной жизни. Кто там плывет на этом пароходике? Кем-то вырастет озорной Николенька? Что за публика едет в том трамвае? Может, качается там сейчас, держась за поручень и прижимая второй рукой бумажник, тот самый безымянный «секретарь» покойного Андрея Гилевича, оберегая от карманников так страшно заработанные деньги? Или проигрывает их сейчас у «Доминика» на бильярде какому-нибудь шулеру под кулебяку, раззадоривая себя старым «Мартелем» и нервно поглядывая на циферблат на запястье.
– Владимир Гаврилович! – Кто-то осторожно тронул его за плечо.
Филиппов вскинулся, захлопал сонно глазами, щурясь на отблески отражающегося в окнах домов предзакатного порыжевшего солнца. Перед ним стоял ротмистр Кунцевич, терпеливо дожидаясь, пока шеф проморгается.
– Господи, Роман Сергеевич, голубчик, как вы меня здесь разыскали? – поднялся с лавки Владимир Гаврилович.
– Несложно, – пожал плечами в ответ Кунцевич. – Вас же городовые в лицо знают. А отсюда до Офицерской всего трое городовых.