Шаманы крови и костей

Субботина Айя

– Нельзя держать душу в мире живых, - сбивчиво заговорила Хани.
– Это против воли богов.

– Каких богов, Хани? Тех, которые нас прокляли? На Румосе об их лики ноги вытирают даже распоследние рабы. Здесь только одна богиня в почете, истинная. Однако мы отвлеклись.
– Сарф уселся в кресло, всем видом показывая, что не станет говорить, пока северянка не сделает того же. Хани села, страшась накликать его гнев.

– Темная мать дала нам место, где бы мы могли построить себе достойный дом. Долгое время наши предки только то и делали, что рыли норы в скалах неподалеку, добывая камень. От песчаных бурь и непогоды мы прятались под купол. Под ним не было ничего, кроме

наспех сколоченных хижин. Наши руки и пальцы были кривы, а ноги - выворочены, но посул Темной матери дорогого стоил. У нас не было лопат и молотов, и мы не могли их сделать, но мы гребли руками и зубами, пока кости не начинали проглядывать сквозь кожу. А потом мы нашли минерал, прочный, как алмаз, и удивительно пригодный для всего. Мы назвали его шаран, в честь той, что дала нам его. Здесь, на Румосе, где нет ничего, кроме пека и смерти, этого минерала оказалось достаточно. И мы стали творить.

– Зачем мне знать беды ваших предков? Мои страдали не меньше.

– Твоих не лишали права жить на родной земле!
– Впервые за весь разговор, румиец поднял голос. Он разорвал тишину подобно ножу, вспоровшему прочную ткань. Эхо подхватило негодование мужчины и умножило его.
– Мы просто хотели получить знания. Хотели найти секрет жизни и освободиться от богов, которые умерщвляют нас в угоду своим прихотям. Никому из вас, покорных богам, не приходило в голову, отчего они сперва дают жизнь, дают радости, а после убивают. Глупо и жестоко, насылая то порчу, то беспощадные рои насекомых. Ты, северянка, разве счастливым было твое детство? Сколько в нем случалось радостей, а сколько - горестей? Сколько раз мать недосказывала тебе сказку на ночь, потому что людоедов взял голод и они нападали на поселение, убивая всех и вся?

– Нету у меня матери, - зачем-то сказала Хани. Он словно знал, куда ужалить. Знал, в какую рану пустить яд сомнения.

– Значит, ты больее остальных должна понимать, что такое бесполезная смерть. Вы для них, - его палец указал вверх, - кролики, которых выращивают потехи ради. Рождаетесь, копошитесь в земле. Исправно молитесь и почитаете камни с божественными ликами. А потом умираете, так и не узнав наслаждения большего, чем иметь друг друга в своих норах. А ваши хваленые боги забавляются, посылают наказания на ваши голову, одно за другим. И глядят - что станется? А мы не хотели быть кроликами.

Он не договорил. Дверь комнаты отворилась, впуская внутрь влажный сквозняк. На пороге стояла Фархи. Румийка успела переодеться в светлые штаны, прилипшие к ее ногам точно вторая кожа, и сорочку, подтянутую странным широким поясом, что стиснул ее талию от самой груди до бедер. В таком наряде казалось, что стан ее безупречно тонок, однако Хани не представляла, как девушка может дышать в такой тесноте. Но, судя по грациозным движениям румийки, одежда была ей привычна и не доставляла хлопот.

– Кажется, я велел тебе не беспокоить меня... нас.

Румиец злился - гнев пропитал его голос. Фархи, напротив, смотрела ясно и прохладно, но слова отца возымели действие - румийка отошла назад, чуть склонила голову и извинилась, что так спешно ворвалась, не спросив прежде разрешения. Хани чувствовала себя мышью, над которой, за право сожрать добычу, бились два стервятника.

– Аидал сказал, что для нашей гостьи все готово.

– Так скоро...
– Мужчина, казалось, не столько удивился, сколько расстроился. В его жестах, торопливых и смазанных, словно он хотел сделать одно, а делал другое, угадывалось разочарование.
– Я думаю, он слишком спешит, - сказал Сарф.

– Мы все спешим, и ты знаешь почему. Слишком велика надежда, - отвечала Фархи.

– Ничего неизвестно

наверняка, - противился отец.
– Что если Темная мать не достаточно сильна?

– Тогда мы все понесем заслуженное наказание.

– Не стоит испытывать ее волю второй раз.

Фархи словно бы покорилась воле родителя, и шагнула к дверям. Хоть они говорили на северном - Хани смутно представляла, чего ради - но смысла разговора девушка не понимала. Стань эти двое говорить на родном языке, она бы поняла не больше.

Однако, румийка передумала уходить. Она повернулась и что-то сказала отцу, теперь уже на своей речи. Язык их был трескучим, словно в словах прятались раскаты молодого грома. Румийцы бросались друг в друга словами, становясь все более несдержанными, но, в конце концов, девушка уступила. Отец указал ей на дверь, прикрикнул.

– Иногда она будто нарочно злит меня, чтобы я не забывал, какую змею пригрел на груди, - сказал Сарф, как только румийка оставила их одних.
– Но я, вместе с тем, и радуюсь, что смог воспитать ребенка, способного сказать "нет" своему отцу. Она - идеальный продолжатель рода, и ее потомство сделает румийцев сильнее. Жаль только, что мальчишка Раш'эавала был больше в отца, чем мать.

– Мальчишка... кого?

– Раша.
– Тут мужчина вскинул удивленно бровь.
– Неужели он не говорил о наших традициях.

Хани поняла, какие традиции имеет виду румиец. Кровосмесительство. Неужели, у Раша и его сестры есть ребенок? Хотя, чему дивиться, если, по словам самого Раша, они спали много и часто. Хани помнила деревенских девушек, которых почти сразу после брачных обрядов, обременяли тяжелые животы.

– Мальчишка был с порченой кровью, слабый и хилый, да к тому ж Темная мать наказала его близорукостью. Пришлось избавить выродка от мучений на втором году жизни.
– Он напомнил кубок из арбузной чаши, пригубил, и добавил, поднимая взгляд над питьем: - Ты тоже понесла?

Хани почувствовала, как кровь прилила к щекам, но справиться со стыдом не могла. Оставалось только держаться ровно, чтобы окончательно не осрамиться.

– Я знаю, что перед ним ни одна устоять не могла. Так было всегда, как только Рашу исполнилось четырнадцать. Вставлять свой член между девкиных ног - невелика работа, он хорошо с ней справлялся. Но мы всегда следили, чтобы все его сторонние девки были на виду, на тот случай, если кто-то затяжелеет. Но, странное дело, ни одна не обзавелась потомством. Я думал, что у Раша семя порченное, до того времени, пока Фархи не сказала, что готовиться стать матерью. К тому времени, как открылась эта весть, Раш уже сбежал. Нужно было послушаться дочь и разрешить ей извести плод еще в утробе. Сам не знаю, отчего малодушно дал выродку шанс.

Сарф просверлил Хани взглядом, особенно задержавшись на ее животе. Девушка невольно закрылась руками, но его любопытство жгло будто раскаленный прут.

– Пора, Хани, - устало сказал румиец.
– Темная мать мне свидетельница - мне не хочется причинять тебе вред, но на пути ко второму рождению лежит окончание первого.

Хани едва успела открыть рот, чтобы воспротивиться, но мужчина повел рукой перед ее глазами, и девушка погрузилась в вязкую пелену забытья.

Когда она очнулась, мир напомнил о себе разговором нескольких румийцев. Она узнал их по речи, скрежещущей, словно ржавый нож по камню. Девушка не понимала ни слова, но судя по интонациям, говоривших было не меньше четырех, и один голос принадлежал женщине, но не Фархи. Второй говоривший был отцом Раша. Остальных девушка не узнала. Да и как бы могла узнать, если с того времени, как они попали на Румос, ей довелось поговорить лишь с несколькими местными.