Шапка Мономаха. Часть II
Шрифт:
— Офицеры и солдаты. Именем государя нашего Петра Федоровича вам предлагается сдаться. Солдатам, выслужившим более пяти лет, будет разрешено уволиться с военной службы или продолжить ее с повышенным окладом и ростом в чинах. Офицерам, не желающим присягать, государь гарантирует свободную возможность выехать из России куда пожелают вместе с семьей. Присягнувшим же гарантируется повышенное жалование, сохранение титулов, у кого они есть. Даем час на размышления. Если ультиматум принят не будет, начнем бомбардировку и штурм. И опосля судьбу выживших государь будет решать в порядке справедливого
Снова ударили барабаны, и парламентер пошагал обратно, сопровождаемый озабоченными и озадаченными взглядами поверх брустверов.
Солнце ползло по небосклону, тени смещались, и назначенный срок истек. Ни белого флага над воротами не появилось, ни ответного переговорщика не вышло. Но видно было со стены, как внутри суетятся офицеры и у пушек стоят наготове расчеты. Канониры же Крылова за это время подтащили к Копытецким воротам мортиры и переснаряженные серным составом брандскугели.
— На что, дураки, надеются? – тяжело вздохнул Крылов и махнул рукой.
Бухнули пушки. По крутой траектории, оставляя дымный след, взвились снаряды и упали внутри бастиона. Канониры бросились перезаряжать, а Крылов навел подзорную трубу на крепость. Растущее облако белого дыма над куртинами видно было очень хорошо.
Мортиры бухнули еще раз и еще, и наконец в крепости начались какие-то события. Послышались ружейные выстрелы. Что-то бабахнуло, и в ров со стены полетела чье-то тело в офицерской форме. Ворота распахнулись, и на мост с диким кашлем хлынула толпа солдат и нестроевых.
Смоленск пал окончательно.
Глава 8
Как говорил маршал Жуков, “все армии, если они чего-либо стоят, держатся на сержантах. Это вам скажет любой профессиональный офицер. Так было во все времена, начиная с галльских походов легионов Цезаря”.
Под этими слова Геогия Константиновича я готов был подписаться кровью. И они же являлись моей головной болью, стоило зайти разговору о делах военных. В современной русской армии такую роль играли не только старшие и младшие сержанты и прочие унтер-офицеры, но особенно“дядьки”– старослужащие солдаты. Именно они превращали рекрутов в справных солдат в мирное время, а в бою – в чудо-богатырей, подавая молодым пример мужества и стойкости. Вопрос в том, где их взять?
С “дядьками” у меня был явный недобор. Их критически не хватало в новообразуемых полках. Среди перебежчиков их процент был ничтожно мал. Жестокая армейская машина Российской империи эффективно переформатировала бывших крестьян. Навечно забранный на военную службу вчерашний мужик, превращенный в вооруженного раба, постепенно приучался мыслить однобокими категориями замкнутого мужского сообщества – верности полку, знамени и командиру, воинской чести и долгу, безропотного выполнения приказа. Все это в него вбивалось палками и… все теми же “дядьками”. От поколения к поколению ежечасно передавалась нелегкая солдатская наука. И в строю, и у костра на бивуаке обрабатывались и промывались мозги, а не только подшивались и чаевничали или отрабатывали такты с ружьем.
— Принципам сословной армии мы должны противопоставить идею войска, проникнутого революционным духом!
На
— Пока что я имел удовольствие наблюдать армию оборванцев, армию горлопанов и армию без офицеров, когда вы изволили инспектировать лагерь у каширских бродов. Эти плохо организованные толпы генерал-фельдмаршал Румянцев разгонит не почесавшись.
Этот малоприятный разговор с Суворовым у меня состоялся в Кремле через неделю после возвращения из Тулы. Почему так долго тянул? Требовалось время, чтобы все подготовить. И вот час настал.
Вяло пообсуждал для затравки общие вопросы, даже не надеясь склонить генерала на свою сторону, и перешел к главному, ради чего, собственно, все затевалось.
— Я пригласил вас, Александр Васильевич, на беседу, чтобы показать один документ и попросить о помощи.
Суворов сердито поджал губы и сверкнул на меня глазами.
— Я ваш пленник. Но присяге не изменю!
— В этом нет нужды. Просто посмотрите одну бумагу, а потом я объясню, что мне нужно.
На протянутые листки генерал даже не взглянул и руки за ними не протянул. Словно я не документы ему предлагал посмотреть, а что-то непотребное, вроде порно-журнала.
— Что это?
— Письмо командира турецкой разведки своего главному агенту в России, Оззакану-эфенди.
— Так я и знал! Верно же матушка-императрица вас турецким шпионом окрестила!
— У вас, генерал, отказывает логика. Как письмо от турка к турку превращает меня в предателя?
— Но оно же к вам как-то попало?
Я пожал плечами и с сарказмом заметил:
— А Шешковский мне на что? Тайники перехватили – вот и весь сказ. Письмо написано с помощью сложной турецко-арабской письменности, прочесть которую может только образованный мулла. Поэтому передаю вам как подлинник, так и перевод.
Суворов, не подавая вида, что заинтересовался, нехотя взял бумаги и углубился в чтение.
Конечно, ему было невдомек, что я всучил фальшивку. Это письмо сочиняли вместе Шешковский и Лазарь Назарович Егиазярян, руководствуясь моими подробными инструкциями и познаниями армянина в Коране и принятой на Востоке манере изложения своих мыслей. Вышло у них следующее:
«От смиренного раба Аллаха Ресми-эфендия – тому, кто прославился достоинством и благородством – Оззакану-эфенди из Смирны – мир тебе и да хранит тебя Господь милостью повелителя джиннов и людей. Аминь!
Крым в руках у неверных, но они готовы его оставить, если будет дана Хану независимость. Иншаллах, лучше условий и нечего ждать!
О том отправил визирь Мисхин-заде письмо к Порогу Счастья, уверенный, что сделка понравится Убежищу мира, повелителю правоверных, нашему падишаху. Надо ж такому случится: прочитано оно было в совете, и находился там Осман-эфенди, этот негодяй, сущее божье попущение. Золото берет мешками от татар и их руку греет у подножия престола султана. Заявил он: «Татары независимости не хотят и будут против нее бороться. В народе вспыхнет усердие за веру. Никакой мир их не остановит». Где много петухов в деревне, там утро наступает поздно – нет согласия в Диване. Пронеслись слухи, что в московской земле появился мятежник и надежда не умерла.