Шелковая императрица
Шрифт:
Чем дальше на запад, тем ярче становились закаты, пламенем озарявшие горы.
Луч Света и Нефритовая Луна были в состоянии платить за сочную баранину, зажаренную на вертеле, которую подавали в придорожных харчевнях, а также за душистый и горячий черный чай, особенно приятный на том участке пути, где местность начала незаметный подъем, принесший с собою и холод. Вечерами они снимали угол в комнате на каком-нибудь постоялом дворе и засыпали, тесно прижавшись друг к другу.
Иногда им везло: имевшие довольно странные обычаи кочевники давали влюбленным кров в своем шатре, а сами уходили ночевать под открытым небом, где спали, завернувшись в кошмы.
Однажды утром они решили свернуть с основной дороги и углубиться в горы по узкой пастушьей тропе.
— Видишь во-он там стену? Чуть подальше на ее продолжении — отсюда не видно — стоят Нефритовые врата. Это значит, нам пора уйти в сторону. Море Покоя рассказал мне, как пройти по горам, избегая таможенного досмотра, — объяснил молодой кучанец.
Когда они отдалились от Шелкового пути, еще выше поднявшись в горы, показались те самые врата. Такие величественные, что и отсюда их хорошо было видно.
— Как они прекрасны! Словно дворец! А какие мощные укрепления! — поразилась Нефритовая Луна.
— Полагаю, их строили с особым тщанием, ведь это фасад Китая, обращенный к Западу! Граница между Китаем и остальным миром. Красивое, но опасное для нас место: в том городе у ворот куда больше соглядатаев и стражников, чем обычных жителей.
Пешее путешествие по горным тропам нельзя было сравнить со спокойной ездой по торной дороге. Нефритовая Луна быстро устала, натерла ноги и вскоре не могла двигаться дальше.
— Смотри, это русло реки, оно заполнено мягким песком. Давай остановимся! Здесь мы сможем удобно устроиться на ночь… — попросила она.
Поблизости рос сухой кустарник, позволявший развести огонь, и Луч Света согласился, что место вполне подходит для отдыха.
Когда разгорелось пламя, они согрелись. Юноша выкопал для обоих удобное ложе в песке. Несколько мгновений — и они провалились в сон в объятиях друг друга, уверенные, что никто в целом свете их не побеспокоит.
Разве могли они вообразить, сколь коротка будет эта ночевка!
ГЛАВА 23
ИМПЕРАТОРСКИЙ ДВОРЕЦ, ЧАНЪАНЬ, КИТАЙ, 7 АПРЕЛЯ 656 ГОДА
У-хоу принимала в постели коронованного супруга, который — вот удивительно! — вел себя, как обычный крестьянин в бамбуковой хижине подле жалкой чеки — водоема, где те выращивают рис. Так же по-простому пыхтел и отдувался, так же утробно стонал (вызывая обмен проницательными усмешками у подслушивающих под дверью слуг).
— Ваше величество, не желаете ли получить в дар «иволгу, бьющую крыльями о ветку, на которой ее посадили»? — ворковала У-хоу, вспомнив утонченное название не самой красивой, но весьма возбуждающей любовной позы.
Убедившись, что император вполне насытился ласками и заснул, У-хоу осторожно соскользнула с кровати и подозвала служанку, чтобы та помогла ей одеться. Отрешенно позволяя нарядить себя и украсить волосы великолепной тиарой, на которую с бессильной завистью смотрели все наложницы императора, она старалась справиться с невыносимой головной болью: та уже два дня не оставляла ее, мешая сосредоточиться на делах.
Что следует предпринять сегодня?
Утром она вызвала префекта Ли с докладом о том, как Главная инспекция борется с незаконной торговлей
Великан тюрко-монгол, обычно невозмутимый, двумя днями ранее пришел в покои императрицы крайне торопливо и был хмур сильнее обыкновенного.
— Заговор! — показал он жестами. — Тайная торговля шелком, сплетни, старый военачальник, глава! — и невнятно рыкнул, не зная, как показать на пальцах имя Чжан.
Ошибались те, кто думал, что лишенный языка пленник совсем не может говорить. Сначала так и было, но постепенно он немного приспособился, хотя речь его, весьма невнятная, звучала, скорее, то как мычание, то как утробный рокот, то как грохот прибоя. Императрица привыкла ее разбирать, к тому же придумала для слуги упрощенный способ изъясняться, хотя тот чаще предпочитал прежний язык общения, жесты, а для подробного рассказа — письмо. И в этот раз, кратко изложив новости, он уселся за составление подробного отчета о том, что разузнал.
Императрица задумалась. Стало быть, генерал Чжан плетет заговор…
У-хоу прекрасно знала, какой ненавистью пылают к ней представители старинных родов. Было бы наивно полагать, что время сотрет эту ненависть, а влияние супруги на Гао-цзуна окажется бесконечным. Она не молодеет, и Гао-цзун вполне может начать заглядываться на кого-нибудь еще. Конечно, она начеку и надеется вовремя устранить соперницу… Да только хорошо понимает, что если сам император замыслит поискать утешения на стороне, это станет началом конца ее, У-хоу, власти. Поэтому следовало заручиться поддержкой других кругов, как-нибудь умиротворить аристократов. Хотя бы запугать, если не получится. Но лучше бы получилось…
Несколько месяцев назад ей удалось добиться от супруга передачи титула принца-наследника от Ли-чжуна к Ли Ону, их общему сыну: ребенку, которому едва исполнилось три года. Этот шаг не только не усмирил недовольных, но, напротив, вызвал новую волну возмущения.
Теперь она лучше понимала значение выражения «благородная кость», или — как изъяснялись некоторые претендующие на утонченность — «Триста Семейств». Эти люди насмерть готовы биться, лишь бы поддержать иллюзию, что они от рождения чем-то неизмеримо выше прочих. Распространявшиеся сплетни служили знаком: стан ее врагов готов к нападению.
Однако шелк имел для У-хоу большое значение, казался ценнее золота, и она считала важным добиться, чтобы богатство это скапливалось в руках той буддийской школы, влияние которой она надеялась распространить на весь Китай. Был и сиюминутный мотив: она не хотела показаться в глазах достопочтенного Безупречной Пустоты человеком, бросающим слова на ветер.
Императрица решила срочно передать настоятелю сообщение о том, с какими трудностями ей пришлось столкнуться. Следовало известить Безупречную Пустоту, что она прилагает все силы, несмотря на нехватку шелка в стране. Но, пожалуй, настал момент попросить его о поддержке: пусть как можно шире распространит среди своих последователей мнение об императрице как об исключительно добродетельной женщине, никогда не нарушавшей законов. Это послужило бы гарантией безопасности на случай, если клеветнические слухи дойдут до ушей Гао-цзуна. Тогда легко можно доказать: да, в народе говорят и такое, и прямо противоположное!