Школа остроумия, или Как научиться шутить
Шрифт:
заводить у себя карликов и арапов.
Правда, было и кое-что на Западе невиданное — юродивые и
всяческие "божьи люди", которых хватало при любом царе
задолго до Распутина. "Юроды" позволяли себе самые дерзкие
шутки, но цари все терпели, это ведь был глас даже не народа, а
самого бога. Конечно, при дворе обитали не подлинные
юродивые и святые, а, так сказать, шуты с религиозным уклоном.
При Петре богомольная тишь в царских покоях опять сменилась
разгульным
наподобие "всепьянейшего патриарха" Никиты Зотова. Потом их
место заняли профессионалы, главным образом из иностранцев.
Одним из самых известных российских шутов был Ян
д'Акоста, или Лакоста. Он родился в Голландии, в семье еврея,
бежавшего из Португалии от преследований инквизиции. Акоста,
в отличие от многих шутов, не имел физических уродств, зато
обладал хитростью, остроумием и веселым нравом, к тому же
умел говорить почти на всех европейских языках. Эти таланты,
однако, не помогли ему преуспеть в бизнесе — Акоста наделал
долгов и бежал в Петербург, заняв место придворного шута у
царя Петра.
Некоторые шутки Акосты дошли до наших дней. Перед
отъездом в Россию кто-то спросил его: "Твои дед и отец погибли
в море. Как же ты не боишься садиться на корабль?" Акоста в
ответ спросил: "А как ты не боишься каждый день ложиться в
постель, раз в ней умерли твои отец и дед?" В другой раз Акоста
рассердил чем-то Меншикова, и тот пригрозил его убить. Шут
нажаловался царю, и царь обещал повесить самого Меншикова,
если он поднимет руку на Акосту. "Ах, государь! — воскликнул
шут. — Нельзя ли для моего спокойствия повесить его до моей
смерти?" Когда Акосту спросили, зачем он женился на
придворной карлице, он сказал: раз женитьба — зло, то я хотел
выбрать из всех зол меньшее.
Петр очень любил беседовать с Акостой. За усердную
службу царь пожаловал шуту титул "самоедского короля" и
необитаемый остров Соммера в Финском заливе. Когда к дочери
шута начал приставать придворный лекарь Лесток, Петр
заступился за Акосту и сослал донжуана-медика в Казань. Акоста
пережил своего покровителя и послужил еще при дворе Анны
Иоанновны. Историк Шубинский подчеркивал, что "Петр держал
шутов не для собственной только забавы и увеселения, но как
одно из орудий насмешки, употреблявшейся им иногда против
грубых предрассудков и невежества, коренившихся в тогдашнем
обществе". Петр позволял шутам самые дерзкие насмешки, а на
все жалобы отвечал: "Что
При Анне Иоанновне от шутов требовали не остроумия, а
самого грубого паясничанья и драк между собой. В ту пору
прославились другие шуты, среди которых был герой известной
истории с "ледяным домом" князь Михаил Голицын. Князь был
самый настоящий, но слабоумный с ранних лет. В 40 лет он
женился на юной итальянке и попытался бежать с ней за границу.
В наказание Анна назначила его шутом, в обязанности которого
входило подавать ей квас — за это он получил прозвище
Квасник, В 1739 году царица женила его на своей любимой
шутихе карлице Авдотье Бужениновой. Для их свадьбы и был
выстроен пресловутый дом изо льда, где новобрачные едва не
замерзли.
Вскоре, однако, мучения Голицына закончились: пришедшая
в 1740 году к власти Анна Леопольдовна упразднила институт
придворных шутов. Все они — более 40 человек — получили
пенсию и право жить в столице. Голицыну пожаловали
небольшой домик, где он и скончался в 1775 году. Титул,
отнятый за "предательство православной веры", ему так и не
вернули.
Другой известный шут Анны Иоанновны — поручик
Преображенского полка Иван Балакирев. Он служил еще при
Петре I.
Вельможи из окружения Петра как-то пожаловались
императору, что его любимый шут ездит во дворец на паре
лошадей, в одноколке, и просили запретить ему это: со свиным,
мол, рылом да в калашный ряд. Государь поначалу согласился и
запретил Балакиреву разъезжать по-дворянски. На третий день
после запрета шут явился во дворец в тележке, запряженной
двумя козлами, и въехал прямо в залу. Царь расхохотался, но
вследствие дурного запаха, исходившего от козлов, запретил
Балакиреву запрягать этих животных.
Некоторое время спустя, когда у Петра было большое
собрание, двери приемной вдруг распахнулись и Балакирев
въехал на тележке, в которую была впряжена жена шута. Шут
сказал царю:
— Теперь, Алексеич, мне нет запрету, потому что это не
конь, не козел, а второй я, или моя половина.
Все захохотали, и Балакиреву было дозволено ездить в
одноколке на паре лошадей.
Но вскоре вспыльчивый император отправил его в ссылку.
Может быть, за то, что на вопрос, что думает народ о новой
столице Петербурге, он честно ответил: "С одной стороны море, с
другой — горе, с третьей — мох, а с четвертой — ох!" Во всяком
случае, за эту остроту царь как следует отходил Балакирева