Школа в Кармартене
Шрифт:
– Что вы тут делаете, Диан? – спросила Рианнон. – Смотрите, не простудитесь. Очень свежо.
Вид у нее был воинственный. Мак Кехт отступил на шаг, машинально вскинул руки, показывая, что они пусты и он безоружен, и сказал:
– Будьте снисходительны ко мне, Рианнон. Я неловко отвечал вам в прошлый раз. Я… я был ошеломлен. Вы позволите мне пригласить вас посмотреть на звезды?
– Я же не специалист по звездам. Вы пригласите лучше Мэлдуна, он даст вам грамотный комментарий, – издевательски сказала Рианнон.
Мак Кехт потерянно крякнул.
– Вы могли хотя бы посмотреть на небо, прежде чем приглашать меня взглянуть на него. В отличие от вас,
От пребывания Ллевелиса по ту сторону паутины было неожиданно много прока. Там начинался коридор, ведущий в Двойную башню, в депозитарий. Но фонды депозитария – шкафы с редкими книгами, – начинались уже в самом коридоре. Ллевелис, отдыхая, вальяжно располагался на полу, выковыривал с полок то одну, то другую книгу, пролистывал их, и вскоре начал сообщать Гвидиону интересные вещи.
– Помнишь, ты мне рассказывал про ссору Курои со Змейком? Курои хотел поставить вопрос об увольнении Змейка на педсовете, а Змейк издевательски обещал, что этот педсовет непременно назначат на канун мая. Я теперь понял, что это значило. Если педсовет назначить на канун мая, Курои не сможет на нем присутствовать! В канун мая Курои каждый год занят: он сражается с чудовищем.
– Каждый год сражается с чудовищем?
– Ну да. С одним и тем же. Ты заметил, что Курои молодеет?
– Д-да.
– Ну вот. Каждый год к весне он молодеет. В канун мая, в самом расцвете сил, он сражается с подземным чудовищем и каждый раз его побеждает. Потом он стареет и опять молодеет, чудовище возрождается вновь, начинает точить на Курои зуб, но Курои, возмужав, вновь его побеждает. И так каждый год. Я наткнулся на книгу «Герои циклических мифов». Там гравюра на первой странице: «Бой Курои, сына Дайре Донна, с чудовищем». Жуткая, скажу я тебе, тварь.
Гвидион, Керидвен и Морвидд то и дело заходили проведать Ллевелиса. Когда бы они ни забегали в библиотеку, все было кстати, – Ллевелис висел на паутине почти всегда, хоть и редко в хорошем настроении.
На восемнадцатый день плетения паутины в коридоре депозитария послышался сдавленный шепот Ллевелиса: «Эврика!» Он, согнувшись, пролез в дыру в незаконченной паутине и со всех ног кинулся искать Гвидиона, притиснув к груди какие-то затрепанные листы.
Гвидион был на конюшне, убирал навоз. За ним хвостиком ходили Звездочка и Айкилл. Неподалеку Тарквиний Змейк, придерживая Тезауруса за изогнутый рог, безмолвно конспектировал содержание его шкуры. Живая книга время от времени порывалась сказать «Ме-е-е», но, чувствуя твердую руку Змейка, сдерживалась. Завидев Ллевелиса, Гвидион вытер руки о штаны, отставил лопату и вышел во двор.
– Вот, – выдохнул Ллевелис, припирая его к стене. – Малопопулярная сага «Вторая битва при Маг Туиред». Нашел в депозитарии. Здесь описано убийство Миаха. От слова до слова.
Склонив головы и толкаясь локтями, Гвидион и Ллевелис принялись разбирать написанное.
«Опрашивая всех, дошел Луг до Мак Кехта. „В чем твое искусство, Диан Кехт?“ – спросил Луг. „Любого воина, который будет ранен назавтра в битве, если только голова его не будет отделена от тела, и если мозг его будет в целости, и если у него не будет поврежден спинной мозг, я исцелю своей властью в одну ночь, так что наутро он вновь сможет сражаться“.
– О! В этом весь
– В чем? – не понял Ллевелис.
– Он ставит разумные ограничения, – сказал Гвидион. – А не бьет себя в грудь и не кричит, что исцелит любого, хотя бы тот пролежал уже на солнце две недели без погребения.
«Сам Мак Кехт, его сын Миах и дочь Аирмед произносили заклятья над источником Слане, и погружались в источник раненые воины, и выходили из него невредимыми».
Так, ну, это преувеличение небольшое… Наверное, не покладая рук оперировали, перевязочный материал, небось, возами расходовали… Слушай, подумать только – настоящая династия врачей!
– Ты думаешь, источник Слане – это аллегория?
– Ты представляешь себе работу военного хирурга? Там не то что белиберду какую-то над источником говорить, – там лицо-то сполоснуть некогда.
Сага делалась все более архаичной по содержанию:
«На третий день битвы Нуаду лишился руки. Диан Мак Кехт приставил ему серебряную руку, которая двигалась, как живая, и уже на другой день Нуаду вновь мог сражаться. Однако сын Мак Кехта, Миах, не был этим доволен. Он пошел к Нуаду, приложил травы к ране, проговорил заклятья и в трижды три дня отрастил Нуаду новую руку. Еще три дня он держал ее в повязке, прикладывал к ней сердцевину тростника и остывающие угли, и когда снял повязку, у Нуаду была новая рука, совершенно как прежняя.
Это пришлось не по душе Мак Кехту, и он обрушил свой меч на голову Миаху и нанес ему страшную рану, однако Миах был искусен в медицине и исцелил ее мгновенно. Тогда вторым ударом меча Диан рассек ему голову до самой кости, но Миах исцелил и эту рану. В третий раз занес меч Диан Кехт и расколол ему череп до самого мозга, но и тут сумел исцелить Миах свою рану. В четвертый же раз Диан Мак Кехт поразил мозг, сказав, что после этого удара ему не поможет никакое лечение. Поистине так и случилось».
– Ты знаешь, – сказал Ллевелис, – мне все меньше и меньше нравится доктор Мак Кехт.
– Какой человек! – сказал Гвидион. – Какое величие духа!
«Потом похоронил Мак Кехт Миаха, и на его могиле выросло триста шестьдесят пять трав, – столько, сколько было у Миаха мышц и суставов. Тогда Аирмед, дочь Диана Кехта, расстелила свой плащ и разложила эти травы в соответствии с их свойствами, но приблизился к ней Диан Кехт и смешал все травы, так что с тех пор никому не известно их назначение. И сказал Мак Кехт:
– Раз нет больше Миаха, останется Аирмед».
– Это отвратительно и ужасно, – сказал Ллевелис.
– Я преклоняюсь перед Мак Кехтом, – сказал Гвидион.
В эту минуту приятелей отнесло друг от друга и подняло высоко в воздух. Это их настиг Курои. Он ухватил обоих за шкирку и стал трясти. Меряя двор огромными шагами, он объявил, что удивлен тем, что они отсутствуют на зачете по практическим приложениям и что они оба немедленно отправляются в XI век, один в Йорк, другой – в Нортхэмптон, с тем, чтобы выяснить, как там обстояли дела с женской грамотностью. Это неожиданное обстоятельство на какое-то время совершенно выбило их обоих из колеи, и мысли о прошлом доктора Мак Кехта потерялись среди отчаянной возни со сложными застежками костюмов эпохи. Через полчаса Гвидион толкался на рыночной площади Йорка XI века с куском пергамента и просил то одну, то другую женщину обратиться с молитвой за него к святому Этельреду, чтобы тот избавил его от наваждения. Подробности наваждения родились сами собой: