Шпага Софийского дома

Посняков Андрей

Все полученные от агентов сведения Олег Иваныч, на память не надеясь, записывал на коре березовой, что по тем временам - вместо блокнота. Ночью зажег свечу, за стол уселся - разбирать да мыслить. Пафнутий яблоневого квасу принес, блинов - чтоб веселей сиделось. Поклонился, уходя, дверь прикрыл тихонько, видел - занят господин важной работой.

С березовых грамоток перенес Олег Иваныч информацию на бумагу - для удобства. Хоть и недешево стоила бумага - полденьги пачка, а уж всяко подешевле пергамена. Вспомнил, грамотки сжигая, - просил пару листов Гришаня, Ефросиньевы изыски, да "глумы", да "кощуны" богомерзкие переписывать... ох, доиграется парень, ох, доиграется. Но листы все ж надо ему занести - обещал ведь.

Итак,

что получается?

Олег Иваныч пододвинул листы поближе.

Вот - Косая Борода. И куда же эта бородища многогрешная отправилась после, так сказать, трудового дня - сиречь: криков, стенаний и ругани у вечевой башни? А направилась борода прямиком - ну никакой конспирации - в питейное заведение некоего господина Явдохи, что на улице Буяна, рядом с башней. Не так и далеко от Ярославова дворища, поленились шильники глубже конспирироваться. Встречался с высоким чернобородым мужиком в червленом зипуне да в рубахе выбеленной, по вороту красными петухами вышитой... он бы еще табличку на себя повесил: "Организатор и вдохновитель тайных сборищ"! Под рубахой у чернобородого - кольчуга. О чем разговаривали, агент (квасник) не слышал (хотя кольчугу под рубахой приметил!). От Явдохи Косая Бородища поперлась на самую окраину, аж на Загородскую, где и скрылась в каком-то притоне. Конкретный адрес притона прилагался - "у кончища улыцы, промеж башен, видна церква Бориса и Глеба". Олег Иваныч подивился - совсем обнаглели содержатели притонов - у самых церквей вертепы свои устраивают, ни Бога не боятся, ни власти новгородской, поганцы злоковарные!

Рваная Ноздря... Опять к Явдохе! Да, неизвестные "доброхоты" разнообразием явок не отличались. Что ж, им же хуже. Опять чернобородый мужик... Интересно, хоть кто-нибудь догадался за ним проследить? А ведь догадались! Агент тот значился у Олега Иваныча под номером тринадцать. Олексаха-сбитенщик. Молодец Олексаха - достоин награды. Еще и донесение толковое самолично составил - видно, время было, либо... либо хочет сделать карьеру. Желание вполне понятное - не все же сбитнем торговать, а потому заслуживает всяческого поощрения. Чего в грамоте-то? Ну и накарякал - не разобрать, может, еще один светильник зажечь? Вот, так лучше...

"Муж сы бороды черней с Явдохина двора на вымол идяшеть на струги купецкие струг тот от моста третий". От моста третий!

Ну, Олексаха, быть тебе старшим опером!

Завтра же послать оглоедов. Или нет, нельзя самому-то. Получится вроде как незаконный арест. Что там говорил Феофилакт-игумен, прямо Ионе докладывать? Вот завтра и доложим, по утречку. Никуда не денутся шильники к тайности-то не особо привыкли, видно, не очень раньше за ними следили вот и обнаглели.

С утра доложившись владыке - Иона, казалось, доживает последние дни, настолько он был высохшим и желтым, а ведь не так стар еще, - Олег Иваныч зашел в келью Гришани, отдать обещанную бумагу. Сам Иона покровительствовал отроку - покойный отец мальчика, как недавно узнал Олег от Пафнутия, приходился архиепископу каким-то родственником: то ли троюродным братом, то ли двоюродным племянником. Потому и была у Гришани своя келья, потому и не придирались к нему, - а ведь послушать рассуждения Гришины - так чистый стригольник! "И святые отцы-игумены мзду берут, и монахи - пианицы", это уже не говоря о всяких глумах да кощунах, типа непристойных анекдотов о звере Китоврасе. Известно, кому подражает - Ефросину, монаху белозерскому, ученостью славному. Однако монастырь Ефросинов - у черта на куличках, на Белоозере, там что хочешь пиши - далеко больно имать. А Гришаня-то, чай, ближе. Хорошо, новгородское правление известной терпимостью славится, да и Иона заступится, ежели что...

Гришанина келья оказалась пустой, отрок отсутствовал - носили где-то собаки, иначе не скажешь. На столе, как всегда, в беспорядке навалены книги, разбросаны берестяные грамотки, писала, листы. Олег взял один:

"Учение о круглости

земной". Ну вот, так и знал! Неосторожен отрок - от такого-то учения за версту кострищем разит!

– Здравствуй многая лета, Олег Иваныч, гость дорогой!
– вбежал в келью Гришаня, рад был Олегу видно.

– И ты здрав будь, - кивнул "дорогой гость".
– Все глумы да кощуны выписываешь?

– Ну, ты как Иона заговорил, иль Феофилакт-игумен...
– рассмеялся отрок.
– Не сердись, кваску вот выпей... Или хочешь медку стоялого?

– Откуда у тебя медок стоялый, пианица?
– удивился Олег Иваныч. Впрочем, плесни чарочку!

– То не у меня, - наливая гостю из большой баклаги, смущенно пояснил Гришаня, - то от встречи с ливонским рыцарем Куно осталось - ты его знаешь ездили мы с ним на встречу - я толмачил. Ну, и осталось - прихватил, чего добру зазря пропадать? Сам не пью, так вот тебя угощу. Вкусно?

– Ядрено!

Олег Иваныч вытер бороду рукавом, крякнул. Не спрашивая Гришаню, налил себе еще.

– Пимен-ключник про тебя пытал намедни, - обернувшись на дверь, тихо сказал отрок.
– Нехорошо пытал, корявисто: все вызнать хотел: кто ты таков, да откуда взялся, да что на Паше-реке делал...

– Хм... Пытал, говоришь? А ты что?

– А я что? Все как есть обсказал - что человек ты непростой, роду не мужицкого, землица у тебя была на Обонежье, да, почитай, всю пожгли ушкуйники - вот и пришлось тебе в Новгород идти, счастья искать на старости лет. Про ушкуйника Олексу еще Пимен выпытывал, не знаешь ли ты, мол, чего я сказал, что не знаешь... Ведь так?

Олег кивнул. Очень не понравился ему пристальный интерес ключника к его персоне. Да и сам Пимен - владычный ключник - не вызывал особого доверия: черен был да носом горбат - на грека больше походил, не на русского. Хотя, слышал Олег и это, службу его у Феофилакта одобрял - как, интересно, прознал про то?
– и сильно не любил московитов, может, от большой любви к Новгороду, а может, и по личным каким причинам.

– Все правильно сказал ты, Гришаня, - еще раз кивнул Олег Иваныч.
– А ежели еще Пимен, иль еще кто, про меня расспрашивать будет - шепни!

Пимен вызвал его дня через два. Вечером вызвал, поздненько - уж и небо вызвездилось - ночи темнее стали. Прислал лодку с гребцами. Встретил ласково, сбитнем угощал, улыбался, про жизнь расспрашивал. Хорошо беседу вел, настойчиво - "легендированный допрос" называется.

Олег Иваныч - хоть и профессионалом был - чувствовал себя неловко, особенно когда дело касалось его "прежней" жизни. Путался в названиях деревень, в новгородских землях, даже - в церковных праздниках. Ничего толкового не мог рассказать и об ушкуйнике Олексе, не знал просто. Знал только, что очень интересовались Олексой Тимоха Рысь да козлобородый Митря. Вернее, не столько Олексой интересовались, сколько сокровищами его, неизвестно куда пропавшими. Господи! А не эта ли тема так интересует святого старца? Ишь, как подобрался весь, когда речь зашла о шильниках. Выслушав, отпрянул недовольно, посмотрел недоверчиво. Олег Иваныч хорошо понимал его сам бы такому подозреваемому, который в "трех соснах" путается, ни в жисть не поверил. По "сто двадцать второй" тормознул бы для острастки, в ИВС бросил, оперов знакомых бы попросил человечка своего подсадить, послушать. Глядишь, что и выплыло бы. Так бы просто не отпустил.

– Что ж, мил человек, - притворно вздохнул Пимен, - иди покуда. Как вспомнишь чего - скажешь.

Хм... Интересно, как это - "иди"? Что, Пимен глупее паровоза? Ан нет! Схватили тут же, едва вышел за порог палаты. Профессионально схватили, грамотно. Двое - за руки, третий - шпагу рванул, аж пояс затрещал, четвертый с пятым подстраховывали, мало ли что, вдруг задержанный сопротивление окажет представителям власти?

Олег усмехнулся. Ага, как же! Один против пятерых - это надо полным идиотом быть или Шварценеггером, впрочем, различий тут мало.