Шпага Софийского дома

Посняков Андрей

– Ну, прощевай, Иваныч, - пожал Олегу руку Силантий, а Иван Костромич ободряюще сжал плечо.
– Может, когда и свидимся. Кому передать что?

Это спросил уже Иван, шепотом, чуть подзадержавшись, чтоб не услышали бугаи-тюремщики.

– Передать?
– Олег Иваныч встрепенулся, черт, кому же... Впрочем, как это - кому?

– Помнишь Гришаню-отрока?

Громыхнув железом, захлопнулась за ушедшими дверь, и Олегу на миг стало очень грустно. Как-то не приходилось ему раньше, в прежние-то свои оперско-дознавательские

времена, в подобных местах сиживать. Берег Бог, хоть и извилист оперской путь, частенько с тюремными нарами пересекается... Олега Бог миловал. В той жизни. А в этой вот пришлось на своей шкуре почувствовать все арестантские прелести.

Подвал - Олег Иваныч по привычке называл его камерой - был даже удобен. Мягкое сено, в углу - забранная решеткой выгребная яма с журчащим ручьем в глубине. Надо же - и здесь канализация имеется. Запах, правда... однако бывало и хуже. Да и народу не так много. Нет, и не мало, но уж и не так, чтоб по очереди спать. Нормально народу. Все больше - судя по одежке приличного. Нет, были и откровенные злодеи, но - в очень небольшом количестве. А так - по виду, больше купцы да дьяки-чиновники. Стопудово задержанцы по линии местного ОБЭП. За всякие там обвесы-недовесы-перевесы. Дьяки - конечно, за взятки. Ух, мздоимцы! Берут и берут, все-то им, дьяволам, мало. Во все времена мало, вот уж поистине коррупция бессмертна! А вот еще одна группка - тихушники в рясах. Либо монахи-расстриги, либо эти... как их... стригольники!

Ближе к вечеру монахи как-то незаметно оказались в Олеговом углу заняв место Ивана и Силантия. Вели себя спокойно - да и вообще, в этом порубе особо буйных не было - что-то вполголоса обсуждали, смеялись... Олег прислушался...

– Есть такая страна - Индея, - тихо рассказывал один из монахов, по виду - ровесник Олега.
– Живут там мудрецы-рахманы. Нет у них ни земледелия, ни железа, ни храмов, ни риз, ни огня, ни злата, ни серебра, ни вина, ни мясоедения, ни царя, ни купли, ни продажи, ни зависти, ни вельмож, ни татьбы...

Ни вельмож, ни зависти, ни татьбы... Утопия какая-то! Олег Иваныч вздохнул. Эх, рассказать бы им о будущем. Об их будущем, а его, Олега, настоящем. Ничегошеньки-то в мире не меняется: вельможи, зависть, татьба как были, так и есть и, наверное, всегда будут.

– ...ни разбоя, ни игр нет в той Индее, инда нет ни свары, ни боя...

Олег улыбнулся, улегся поудобнее на соломе. Интересно было послушать монаха. Или священника - в этом Олег Иваныч пока не очень разбирался, по рясе определить трудно.

Но то, что священник стригольник, - было абсолютно точно. Особенно когда монахи завели речь о церковных иерархах-мздоимцах, о злате-серебре, об отказе от "богачества"...

Закончив разговоры, главный стригольник - тот, что рассказывал, остальные называли его отцом Алексеем - достал откуда-то небольшой мешочек из темной плотной ткани, развязал... Достал большой пирог, разломил, разделил между всеми своими по-братски.

Олег

Иваныч сглотнул слюну. С утра не кормили и, видно, вечером тоже не собирались. Не помешало бы, черт возьми, перекусить хоть немного, а то ведь так и загнуться недолго.

– Садись с нами, мил человек, - отец Алексей вдруг обернулся к Олегу и протянул большой кусок пирога. С рыбой. А запах - ууу, что за запах...

– Спасибо, отче, - отбросив ложную скромность, поблагодарил Олег и с удовольствием впился в пирог зубами. Не заметил, как и проглотил. Примостился ближе, спросил разрешения рассказки послушать.

– Слушай, мил человек!
– рассмеялся отец Алексей.
– Мы свои мысли в секретах не держим и зла никому не желаем. А что здесь сейчас - так то по наветам мздоимцев-игуменов. Думаю, скоро выпустят, нет за нами никаких вин!

Глаза у отца Алексея были ярко-голубыми, добрыми, веки чуть в морщинках, лицо исхудавшее, но не строгое, а приветливое, даже радостное это в узилище-то!
– а уж когда священник принялся рассказывать анекдоты так заразительно захохотал, что полпоруба не выдержало, присоединилось. Вот они какие, еретики-стригольники. Ничего в них, оказывается, нет мрачновато-сектантского, наоборот скорее. А этот отец Алексей - видно, весьма приличный человек, по крайней мере производит такое впечатление.

Даже несмотря на явно неприличные песни, кои стригольники начали исполнять сначала вполголоса, а уж потом - и громче. Остальные обитатели камеры поначалу крестились, а потом, поди ж ты, тоже начали подпевать. Да и Олег Иваныч...

А злая жена мужа по хребту палкой биеть!

Палкой!

Биеть!

Уж эту-то песню про добрых и злых жен он знал. От Гришани. Теперь подпевал азартно - хоть ни слуха, ни голоса - а чего, спрашивается, сидеть-мурыжиться, коль пошла такая веселуха?

Все подпевали. И шильники, и стригольники, и мздоимцы-дьяки, и житьи люди. Никто и не заметил, как тихонько приоткрылась дверь и бугай-охранник уселся прямо на порог, подставив под подбородок руку. Слушал.

Слушал-слушал, да и загоготал, да так громко, что и сам устыдился. Оборвалась песня, закончился смех, и только раскаты его могучего хохота сотрясали отсыревшие стены подвала...

– Ой!
– заметив заинтересованные взгляды арестованных, охранник смущенно закрыл рот рукой и вскочил на ноги.

– Водицы испить принеси, человече!
– попросил кто-то.

Ничего не говоря, тюремщик захлопнул дверь. Немного погодя отпер снова - поставил посреди камеры деревянное ведро с чистой ключевой водой. Студеной - аж зубы сводило.

– Спаси тя Господи, мил человек!
– перекрестился отец Алексей...

Понемногу все успокоились, испив воды, начали укладываться спать. Все затихло. Только слышны были иногда чьи-то стоны, да храп раздавался из разных углов поруба.

Тихо вошел тюремщик, забрал пустое ведро. Усмехнулся: