Шпионаж и любовь
Шрифт:
В сентябре Кристина, наконец-то, поднялась на борт небольшого британского самолета, который направлялся в Лондон. Она была рада надеть новые нейлоновые чулки, тогда «столь же редкие, как снежинки летом», которые ей подарила Сильвиан, и у нее было при себе несколько британских золотых соверенов, которые она не знала, как потратить [83]. Возможно, желание стать свидетелем празднований в Польше, подобных тем, которые проходили теперь по всей Франции, было слишком далеким от воплощения, но Кристина была полна решимости, по крайней мере сейчас, сыграть полезную роль в освобождении своей собственной страны.
14. Миссия невыполнима
«Пожалуйста, срочно выделите кодовое имя для мисс Кристин Грэнвил, которая выбрана для курьерской работы в Польше», – гласит запрос УСО от 9 ноября 1944 года [1]. «Стремившаяся к дальнейшей работе в поле», Кристина вызвалась присоединиться к одной из трех специальных команд британских офицеров, которых должны были забросить в оккупированную нацистами Польшу, чтобы наблюдать за политической ситуацией и попытаться спасти заключенных, содержащихся в немецких лагерях [2]. Ее предложение было с благодарностью принято и поддержано как британскими,
Первый печальный вечер в Лондоне она бродила по мокрым сентябрьским тротуарам и посидела некоторое время на пороге дома на Риджент-стрит, поскольку не хотела использовать последние золотые УСО для оплаты комнаты. Затем она поселилась в квартире Джона Роупера, которую разделяла с его тетей и, что было весьма удобно, с его поваром. Когда там стало слишком тесно, она перебралась к О’Мэлли в их лондонский дом в Чейн Уолк. Роупер также был в Лондоне, и в течение нескольких дней они и Фрэнсис посетили штаб-квартиру УСО в Орчард-корт, неподалеку от Бейкер-стрит, чтобы заполнить свои отчеты и получить информацию. Куда бы ни приходила Кристина, репутация опережала ее. «Все шишки хотели лично допросить ее, – вспоминает Норин Риолс, одна из секретарей УСО. – Она была известна как невероятная женщина» [3]. Среди тех, кто оценивал Кристину, был Морис Бакмастер, глава французской Секции Ф, который особенно хотел услышать историю спасения Фрэнсиса и похвалить ее за то, что он назвал «прекрасным послужным списком» Кристины [4]. Вера Аткинс, рассудительная помощница Бакмастера, была более критичной в своей оценке, находя Кристину «очень смелой, очень привлекательной, но одинокой и своевольной» [104] [5]. Риолс больше интересовалась тем, что Кристина носила: на ней была твидовая юбка хорошего кроя, обычная рубашка и элегантная замшевая куртка. Она выглядела «довольно спортивной», руки в карманах, но отличалась, по мнению Риолс, особой «повседневной элегантностью» [6]. Кристина была одета, как типичная состоятельная англичанка того времени, как будто только что из сельского поместья: этот образ отметила и Аткинс, которая упомянула «твидовый костюм-двойку» [7]. Фактически обе женщины были выходцами из частично еврейских семей Восточной Европы и, сознательно или нет, пытались приспособиться к Лондону военного времени. Поскольку Кристина прибыла без документов, ей пришлось повторно представить свои личные данные. Глядя в неопределенное будущее, она назвала Лондон как место своего рождения, указав его рядом со столь же фиктивной датой рождения [8].
104
Вера Аткинс имела репутацию человека с отличными способностями к оценке других. Ее брови были «такими же непоколебимыми, как георгианские канделябры», вспоминал один агент, а Риолс находила ее «ужасающей… очень грозной» и осмелилась называть ее по имени, лишь когда им обоим было по семьдесят и «только по настоянию Веры». George Millar, Maquis (1946), р. 19; интервью Норин Риолс (октябрь 2011).
Однако Кристина не чувствовала себя в Лондоне как дома. Среди ее друзей по УСО Роупер все еще был немного влюблен в нее, но у него была местная подруга, и он описал свои отношения с Кристиной как исключительно близкую «просто дружбу». «Было бы нелепо говорить, что ее красота ничего не значила, – уточнил он, – но дело в том, что она была исключительным человеком с исключительной способностью к дружбе» [9]. Тем временем Фрэнсис быстро покинул Лондон, чтобы воссоединиться с Нэн и двумя их маленькими дочерьми, и хотя они с Кристиной всегда встречались, когда он был в городе, их отношения уже никогда не будут прежними. Фрэнсис, более приверженный делу полного раскрытия информации, чем Кристина, рассказал об их романе Нэн и даже спросил, одобрит ли она, если он продолжит эти отношения. Она сказала ему, что нет, не одобрит. Фрэнсис считал войну, которую вела с ним Нэн, «совершенно пустой… если не считать детей», хотя он чувствовал, что его собственная жизнь расширилась во всех направлениях [10]. Теперь он узнал, что у нее тоже был роман, с его собственным начальником, который не вернулся с задания. Каким-то образом они должны были найти пути восстановить свой брак.
Фрэнсис однажды представил Нэн Кристине, он считал это «необходимым», но встреча была краткой и никогда больше не повторилась [11].
Внимание Кристины теперь было полностью сосредоточено на Польше. Национальное «Восстание», приуроченное к крупной высадке регулярных сил или западной авиационной поддержке окончательного прорыва к свободе, всегда было в повестке дня Польши. К июлю 1944 года Красная армия, которая теперь была союзником Польши, продвигалась из России на Берлин в «западном потоке», как зловеще выразился Габбинс, и быстро приближалась к Варшаве, «как стремительная приливная волна» [12]. Польская Армия Крайова помогала, нападая на немцев с тыла, особенно на жизненно важные автомобильные и железнодорожные коммуникации. В конце месяца советские войска достигли берега Вислы, и в Варшаве уже слышны были звуки русских орудий [13]. Время казалось подходящим. Нацистская Германия все еще не оправилась от заговора против Гитлера; СССР сковал крупные части Германии; Франция боролась за полное освобождение; и британские миссии УСО увеличивались по составу* [105] . Великобритания предупредила Польшу, что авиационная логистика не позволяет послать Польскую парашютную бригаду или значительный объем вооружения или даже организовать масштабные бомбардировки немецких аэродромов. Однако, как позже признался Уилкинсон, в течение нескольких лет УСО было настолько глубоко привержено делу Польши, что «мы поспешили честно ознакомить их с реалиями их положения», понимая, как трудно было признать ограниченность британской поддержки [14]. Жители Варшавы в нетерпении рвались действовать, надеясь приветствовать советские войска в своей столице уже как свободные граждане, и в конце июля польское правительство в изгнании уполномочило генерала Бур-Коморовского,
105
Полковник Клаус фон Штауффенберг попытался убить Гитлера 20 июля 1944 г. Заговор провалился, и вскоре после этого он был расстрелян.
Во вторник, 1 августа, в Варшаве прошел небольшой дождь, женщины «спешили по тротуарам», перенося связки пистолетов и боеприпасов, а мальчики и девочки бегали «с рюкзаками, полными медикаментов и продуктов питания», к пунктам сбора по всему городу [16]. В пять часов дня Армия Крайова атаковала, вытеснив оккупационные войска вермахта из обширных частей столицы. Цель состояла в том, чтобы продержаться четыре или пять дней, пока не подойдут советские подкрепления. После почти пяти лет оккупации практически вся Варшава внезапно стала свободным городом. Польский флаг поднимали на зданиях, а на улицах транслировали государственный гимн и другие патриотические песни. Чувство эйфории распространилось по всей Европе и охватило Кристину во Франции; она использовала эту новость как аргумент при агитации польских частей вермахта в Альпах, а затем в разговорах с польскими военнопленными, содержавшимися в Гэпе. Однако еще до того, как она покинула Францию шесть недель спустя, стали поступать сообщения об огромных польских военных и гражданских потерях.
В Варшаве и вокруг нее у Армии Крайовой было около 45 000 солдат, в основном вооруженных ружьями и гранатами. Но было крайне мало тяжелого оружия. Им противостояли хорошо обученные немецкие формирования в количестве около 25 000 человек, вооруженных до зубов и поддерживаемых артиллерией, танковыми дивизиями и люфтваффе. «Действия поляков – это благословение, – сообщил Гиммлер Гитлеру. – Мы прикончим их… Варшава будет ликвидирована» [17]. В ответ Гитлер приказал «убить каждого жителя… не брать пленных… каждый дом должен быть взорван и сожжен» [18]. 5 августа немецкие войска атаковали западные пригороды города, посылая части из дома в дом, чтобы расстреливать жителей, независимо от возраста и пола, пытаясь подавить волю поляков к сопротивлению. По оценкам, число убитых всего за несколько дней колеблется от 20 000 до 60 000 человек, среди них владельцы магазинов, офисные работники, старики и матери с детьми.
После прямого обращения президента Польши к Черчиллю в ночь с 4 на 5 августа четырнадцать бомбардировщиков Королевских ВВС вылетели из Италии на Варшаву. «Пока бушевала эпическая битва, мы сделали все, что в наших силах, чтобы помочь», – писал позднее Габбинс, но, хотя ограниченное количество снаряжения и боеприпасов было успешно сброшено повстанцам, высокий уровень потерь вынудил командующего авиацией, Джона Слессора, отменить дальнейшие полеты [19]. Его запрет был снят после огромного давления со стороны польских экипажей, находившихся под его командованием. Пилоты, которые так храбро и эффективно сражались за союзников в битве за Британию, не желали принимать запрет помогать их собственному народу. «Невозможно принять потери ВВС в объеме 50 % как неприемлемые, бывают случаи, когда для этого необходимо 100 %», – поддержал своих людей генерал Татар, заместитель командующего польскими силами по внутренним делам в Лондоне. «Мы просим не британские экипажи, а польские» [20]. Польские, британские и южноафриканские летные экипажи вернулись в строй, но потери возросли, и хотя несколько удачных сбросов груза дали повстанцам надежду, их было слишком мало, чтобы повлиять на конечный результат. Две недели спустя дальнейшие полеты были запрещены.
Тогда Черчилль обратился к Сталину с просьбой о помощи или по крайней мере об использовании советского воздушного пространства и аэродромов, где самолеты Королевских ВВС могли бы приземляться и дозаправляться. Сталин отказал, сославшись на то, что «информация, предоставленная вам поляками, сильно преувеличена и ненадежна» [21]. Достигнув берегов Вислы, всего в нескольких сотнях ярдов от места действия, Красная армия внезапно остановилась и простояла в течение шести недель, а Сталин осудил восстание как инициативу «преступников», которая была «обречена на провал» [22]. Советские власти ссылались на военные трудности, объясняя внезапное отсутствие прогресса, но реальные причины того, что Габбинс назвал «бессердечным и расчетливым отказом» в помощи, были политическими [23]. Сталин не собирался освобождать Варшаву, пока немцы так усердно ослабляли польское Сопротивление. В конце июля он собрал так называемый Люблинский польский комитет национального освобождения, в качестве соперника польского правительства в изгнании в борьбе за власть. Это новое, поддерживаемое коммунистами «правительство» провело организационное заседание в освобожденном советскими войсками Люблине в первый день Варшавского восстания, не оставляя сомнений относительно намерений Сталина в отношении послевоенной Польши.
Сталин, Рузвельт и Черчилль фактически уже наметили будущее Польши на конференции в Тегеране в ноябре 1943 года, на которой польские лидеры не присутствовали. Неизвестная Кристине, находившейся в это время в Алжире – в подготовке к десантированию во Францию, или полякам, сражавшимся бок о бок с англичанами за то, что они считали общим делом, эта конференция не признавала территориальные претензии Польши на сохранение ее довоенных границ, и только Черчилль взял на себя обязательство добиваться польской независимости. Рузвельту нужна была советская поддержка на Дальнем Востоке, и он готов был к ближайшему альянсу со Сталиным, отклонив предложение о гостеприимстве в британском представительстве в пользу приглашения от русских. В конце конференции Сталин достал карту, и «Большая Тройка» разделила Польшу вдоль линии «Керзона», которая вскоре была названа в «Таймс» не иначе как «старой польской границей» [24]. «Я глубоко симпатизирую полякам, – заявил Черчилль парламенту: – но я также сочувствую российской точке зрения» [25]. Некоторые идеалисты, такие как сэр Оуэн О’Мэлли, утверждали, что реальный выбор был между «продажей трупа Польши