Штандарт
Шрифт:
— Ты мне еще не рассказал, — услышал я голос Резы, — как ты сюда добрался. Долго пришлось?
Я поднял глаза. Она могла заметить, что я снова думал о чем-то совершенно другом, и, поскольку я молчал, она решила, что должна что-то сказать.
— Прости? — спросил я. — Сколько я сюда добирался? Два-три часа.
— А как тебе полк?
— Неплохой.
— У тебя там уже появились друзья?
— Думаю, да. Там есть хорошие люди. Кстати, Боттенлаубен тоже там.
— Кто?
— Боттенлаубен. Немецкий гусар, который был у вас в ложе.
— Как странно! Как он туда попал?
—
— Уже?
— Да, путь назад неблизкий, и я не хочу гнать лошадь сильнее, чем это необходимо.
— Жаль, что ты уходишь, — неуверенно сказала она.
— Мне тоже очень жаль, — сказал я; а потом, секунду спустя, я поцеловал ее руки, взглянул ей в глаза, повернулся и пошел к двери.
Но, не дойдя до двери, я услышал звук, словно Реза звала меня. Я обернулся, она стояла, протянув ко мне руки.
— Что? — спросил я. — Ты что-то сказала?
Она не ответила, посмотрела вниз и опустила руки.
— Ты что-то сказала? — снова спросил я.
Она постояла так пару секунд, затем подняла глаза, посмотрела на меня и произнесла:
— Не уходи так просто! По крайней мере, скажи, что вернешься.
— Кажется, — сказал я, — ты забыла, что я не знаю, смогу ли я сделать это еще раз.
— Но если сможешь, то придешь?
— Ты хочешь, чтобы я вернулся?
— Да. Я… я была бы очень рада этому. Ты придешь?
Я ответил не сразу, и мне показалось, что в ее глазах появились слезы.
— Ты приедешь? — повторила она.
— Если тебе не все равно, — сказал я, — я приеду.
— Когда?
— Завтра вечером, если будет возможно.
— Завтра вечером?
— Да.
Я колебался мгновение, но вернулся, подошел к ней и поцеловал.
— Прощай, — сказал я.
Потом я быстро ушел. Лакей был у дверей. Когда мы возвращались по коридорам, я пытался думать о том, что я чувствую к Резе на самом деле. Но мысли перескакивали на другое. Я думал о полке, о приказе, о складывающейся ситуации. Вдруг, потянувшись к очередной двери, лакей отступил. В соседней комнате горел свет, и мы услышали голоса и шаги. Мы успели отступить за портьеру, когда дверь распахнулась и там, где мы находились, зажегся свет. Группа офицеров, в том числе два генерала, в шинелях, быстро прошли мимо в следующую комнату, не заметив нас. Свет они оставили включенным. Они говорили друг с другом на каком-то славянском языке, которого я не понимал. Когда они скрылись из виду, мы пошли дальше.
Я только сказал лакею, что вернусь следующей ночью, потом прошел мимо охраны и поспешил к лошадям. Пока Георг поправлял сбрую, я приказал ему ехать обратно на Гонведгусаре шагом, а когда прибудет в Караншебеш, растереть лошадь и ложиться спать. А за Мазепой пусть посмотрит Антон. С этими словами я сел на Мазепу и рысью поскакал к Дунаю. Я снова пересек мост и пустил лошадь в галоп. Бревенчатая дорога была уже давно позади, когда я услышал непонятный грохот: земля затряслась, словно ожила под копытами коня. Мы как будто скакали по песку. Но звук шел не от копыт и не из леса, а с юга, из ночи.
Это был артиллерийский огонь.
Ничего подобного я давно
В ста или ста пятидесяти километрах от Белграда французская артиллерия била по нашему отступающему фронту.
Луна уже почти скрылась, когда я прибыл в Караншебеш.
Я разбудил Антона и пресек все расспросы о ночи любви, отдав короткий приказ отвести Мазепу в конюшню и немедленно его растереть.
Затем я захлопнул за собой дверь своей комнаты и бросился на кровать. Я смертельно устал и сразу же заснул. Антон разбудил меня в семь с чем-то утра. Похоже, он больше не хотел ни о чем спрашивать, а вместо этого качал головой, махал руками и всем, что в них нес. Его белые перчатки в рассветных сумерках выглядели призрачно и устрашающе.
— Не делай так! — приказал я. — Лучше скажи мне, что ты позаботился о Мазепе.
— Так точно, господин прапорщик, — откликнулся он. — Они лежат в конюшне и совершенно измучены.
Он говорил во множественном числе, как если бы это не конь, а старый барон лежал, измученный, хватая ртом воздух.
— Все не так уж плохо, — сказал я.
Причинить вред Мазепе было невозможно: он был слишком хорошим конем, привычным к длительным нагрузкам.
— Принеси мне таз с водой, я хочу искупаться. А затем иди седлать Фазу. Во сколько приказано выдвигаться?
— В восемь, — сказал Антон. — В полной экипировке и вооружении.
— Тогда седлай Фазу с седлом Мазепы и сумками, в которые ты набиваешь солому, а еще положи плащ, так будет лучше всего! Поторопись, времени осталось не так много.
— О да, — сказал он, — время еще есть, потому что я уже все упаковал.
— Вот как? — спросил я. — Очень разумно. Тогда неси воду.
— Уже готово, — ответил он, открыл дверь и втащил неглубокую ванну, наполненную водой. Я стоял в ней, пока он намыливал меня и окатывал из кувшина.
— Право, Антон, ты все сделал очень разумно. Нужно отдать тебе должное, ты хорошо соображаешь!
— Если бы господин прапорщик ценил это! — проворчал он. — Но недавно, господин прапорщик…
— Хватит, — перебил я. — Неси завтрак, а потом седлай Фазу.
— О, — отозвался он, вытаскивая ванну прочь, — я ничего не говорю, ничего не говорю.
С этими словами он скрылся за дверь. Тем временем я оделся. Бриться в ту пору мне нужно было не часто. Я ел стоя и пытался собраться с мыслями. Антон уже вывел Фазу во двор. Я прошел в конюшню. Мазепа удобно лежал в соломе. Когда я выходил из дома, Георг как раз только подъезжал на Гонведгусаре.
— Вытри его и иди спать, — сказал я.
Я отправился к своему взводу. Рядовые уже построились — дежурный доложил мне. Я посмотрел на людей. Выглядели они неплохо и экипированы были отлично, хотя форма и меховые воротники у некоторых выгорели и приобрели нелепый бледно-серый цвет. Оружие и сапоги были в хорошем состоянии, лошади уже обросли длинной зимней шерстью. Я проехал вдоль первого ряда, затем приказал солдатам сделать несколько шагов вперед и проехал между первым и вторым рядами. Я смотрел солдатам в глаза. Воцарилась полная тишина, только Фаза изредка встряхивала головой, отчего ее грива перекатывалась волнами.