Сибирский папа
Шрифт:
Вот и сейчас я попробовала понять, что же на самом деле имеет в виду жена отца. Может, я сама пришла такая настороженная и недобрая, что все придумала? И она рада меня видеть, нет на ней двух масок, она нормальная и даже приятная… Ведь Йорик – такой приятный и милый ребенок, не может быть у такого ребенка злой и неискренней матери.
– Оставайся, – сказал отец. – У вас не коллективный билет?
– Кажется, нет.
– Значит, его легко можно сдать. А если и коллективный!.. Пусть пропадает, возьмем тебе новый. В воскресенье можно поехать на охоту.
– Куда? – переспросила я, думая, что ослышалась.
– На охоту! Тут такие у нас места…
– Ты охотник, – уточнила я, больше всего желая, чтобы он возразил.
– Больше Оля, я – так, любитель. У нас в области
Я молча слушала. Самое ужасное, что мне активно не нравилось, как живет отец, не нравилось то, что он говорит, а сам он – нравился. Очень приятный, располагающий к себе, спокойный, уверенный, не наглый, умный. Такие хорошие внимательные глаза, добрая улыбка… Хотелось сесть к нему поближе, всё рассказать, пожаловаться… На что? На что мне жаловаться? На одиночество в полной семье? На то, что никак не встречаю настоящую любовь? На несправедливость мира? На экологическую катастрофу? На всё вообще. И чтобы он обнял меня за плечи и сказал: «Маняша, всё будет хорошо…» Кто из двух моих отцов это говорит? Я вздрогнула и открыла глаза. Кажется, я начала засыпать.
– Спать, спать, без разговоров!.. – Отец на самом деле обнял меня за плечи. – Будешь допивать чай? Я тебе чашку наверх отнесу. Ванная прямо в комнате. Тебе понравится. Мы, когда комнату строили, еще думали: ну и кто там будет жить? Теперь понятно, кто… – Всё это он договаривал уже по дороге.
Йорик всё это время шел за нами и держал меня за длинную юбку. У меня мелькнула мысль – где же пакет с моей одеждой, залитой вином? Будет неприятно, если отец это увидит.
– Йор, прощайся с Марусей. Он у нас ночная птичка, очень тяжело со школой. Не встает к первому уроку. Возим его к третьему, ничего, привыкнет с годами.
Очаровательный мальчик весело помотал головой.
– Не-а.
Такой же спокойный, как отец, благожелательный, приятный, огромные добрые глаза, которые смотрят на меня с восхищением. И это не чужой милый мальчик, а мой брат.
Скромное обаяние буржуазии, так это, кажется, называется. Да еще в таких красивых интерьерах… Наверху золота и ампира было поменьше, в комнате, которую мне отвели, вообще всё было устроено в другом стиле, как будто специально для меня. Мне неожиданно понравилось ее убранство. Просто, изящно, мебель цвета слоновой кости, светлые стены с еле видными огромными цветами, легкие шторы, огромное окно, в которое заглядывала пихта с пышными ветками, деревянный светлый пол, мягкий коврик у кровати. Всё приятно, чисто, не вычурно, скорее даже строго, ничего лишнего, никаких финтифлюшек, бантиков, украшений, мишек, картиночек. Лишь на окне – большое яблоко из цветного витражного стекла, сквозь которое было видно темно-голубое небо.
Сейчас – самые длинные дни в году. Солнце давно село, но ночь еще не пришла. Долгий-долгий день, самый долгий в моей жизни. День, в который так много всего произошло.
Йорик подошел ко мне и заглянул в глаза.
– Ты будешь у нас жить?
– Ты покорила сердце моего сына, – сказал отец, который стоял в дверях. – Сразу.
Я обернулась на него.
– Я тоже твоя дочь.
– Я не так выразился, прости, я сам перегрелся, – искренне засмеялся он.
Кажется, Сергеев – самый приятный человек, которого я встречала за свою жизнь. Про папу, моего московского папу, мне трудно сказать – ведь он родной. Наверняка, он тоже очень приятный человек – для других. Для меня он хороший и родной, а приятный ли он, симпатичный ли, я никогда не задумывалась. Скорей всего, и приятный, и симпатичный, но близкое трудно рассмотреть, для этого надо чуть отойти в сторону.
Спала я так крепко, что, когда открыла глаза, мне показалось, что я еще не успела заснуть. Но нет, за окном громко пели птицы, сквозь прозрачную штору в комнату лились солнечные лучи, они-то меня так рано и разбудили. Я глянула на часы – только половина седьмого. В девять у нас выезд, я ведь приехала на конференцию, она продолжается, вчера я сбежала, потому что не доверяла самой себе, и еще потому что хотела оказаться здесь. Хотела посмотреть, как живет этот загадочный человек, на которого я
Мои мысли остановило сообщение, которое появилось на экране. Я видела его начало, не открывая: «Проснешься, звони. Вообще это не дело. Я отвечаю за…»
Понятно, за что он отвечает. За то, чтобы я трепетала от его взглядов и прикосновений.
Я открыла наконец все свои сообщения. Написала для начала родителям: «Мам-пап, у меня всё отлично, не переживайте. Сегодня едем на озеро, там выездное заседание и встреча с местными экологами, потом маленький концерт». Я подумала – стоит ли писать, что я ночевала не в гостинице? Не писать – вроде как вранье, а писать – только лишний повод для вопросов, на которые мне так трудно отвечать, даже самой себе. «Молчишь – тоже врешь», – всегда говорила бабушка. Что бы она сказала сейчас? Ведь теперь, когда я выросла, она бы точно рассказала мне, почему все так произошло у моих родителей в прошлом. У меня мелькнула мысль: а если они все молчат, может быть, и не стоит больше спрашивать? Зачем мне это? Какая мне разница, как было? Это их отношения. Может быть, моей маме нравились двое, так же, как и мне…
Кстати, об этих двоих. Я читала-читала Генины сообщения, стоя босиком у огромного окна, и бросила. Это невозможно всё прочитать. Что, он писал их весь вечер и всю ночь? Как сел после ужина, так и писал до утра? Целый роман. Чего только он не писал, как только его не шарахало. Конечно, самое часто повторяющееся слово было «я»: «Я не знал», «Я не понял», «Я даже не думал», «Я не предполагал», «Я надеялся», «Я больше не намерен» (Гена – образованный человек, учит несколько иностранных языков, умеет выражаться изящно…), «Я рассчитывал»… Но и «ты» встречалось часто. «Ты мне обещала…» (Это неправда, никогда ничего не обещала), «Ты слишком легкомысленна», «Ты как ветер», «Ты мне непонятна», «Ты злая и непоследовательная…»
«Гена, если я легкомысленный, злой, непонятный ветер, зачем тебе стоять и мерзнуть под этим ветром?» – быстро написала я и отослала сообщение. Как наши родители строили отношения, когда у них из всех средств общения был лишь телефон? А бабушки и дедушки, у которых в молодости, кроме писем, ничего не было? Личные встречи, разве что. А если твой потенциальный избранник на личных встречах забывает, как ходить? У него плохо двигаются совершенно здоровые ноги, он начинает очень громко смеяться и пошатываться, падая на тебя? И даже если это признаки искренности и неиспорченности… С этим сложно смириться. Весь бурый от смущения юноша идет на негнущихся ногах, пробует тебя обнимать рукой, зажатой в оглоблю, смеется тебе в ухо, отвечает невпопад. Дарит на день рождения открытку с изображением Москвы (я же москвичка!), а на Восьмое марта – шоколадное яйцо, внутри которого сборная детская игрушка, бессмысленная и вредная. Я не корыстная, мне вообще никакие подарки не нужны, но очень нелепо и неловко, когда тебе дарят такое, я никогда не знаю, как реагировать и что с этим потом делать, и просто смеюсь. И Гена смеется вместе со мной, сильно двигая огромной челюстью и вставляя ее на место, если она съезжает из своего нормального места.
Да, кажется, мне Гена совсем перестал нравиться. Он не виноват, что у него такая челюсть. Но не в челюсти же дело. Неужели я сделала выбор? В пользу Кащея? Хитрого, ловкого, ускользающего, снова появляющегося в опасной близости, соблазняющего, соблазняющего… Всем – взглядами, словами, интонацией, прикосновениями, намеками, в которых иногда нет дна. И я боюсь признаться себе, что они на самом деле значат.
Я открыла сообщения Кащея. «Я отвечаю за группу…» «Ты будешь давать интервью Первому каналу? Не рекомендую, кстати». Через полчаса: «Ты где? У отца? И как там? Он вообще кто? Кем работает?» Еще через час: «Надеюсь, у тебя всё хорошо. Передавай привет отцу». Я хмыкнула. Что-то изменилось? С чего бы Кащей стал передавать ему приветы?