Сибирский папа
Шрифт:
Когда, попереписывавшись с Геной полгода, я все-таки решила пойти с ним погулять, я оделась как обычно, а он вдруг разочарованно протянул: «А я думал, ты придешь в платье», я хотела сразу повернуться и уйти. Может, и зря не ушла. Ведь это и есть то, что папа называет «эго баритона», и что мешает мне влюбиться в Гену, в целом совершенно положительного юношу.
Если мы решаем с родителями, куда нам поехать в отпуск (иногда абсолютно напрасно, потому что не едем потом никуда), и никак не можем решить, то мама садится и быстро рисует таблицу «плюсы и минусы». Вот если представить, что и Гена, и Кащей – это тоже
Я, кстати, мамины таблицы не сильно люблю, у меня не такое системное мышление, моя голова сопротивляется жестким схемам, даже если они и помогают мне думать. Но сейчас, глядя на себя в зеркале в новом виде, я почему-то стала думать именно так, как мама, точнее, моя голова с невероятной скоростью провела сравнительный анализ двух моих фигурантов, как выражаются следователи уголовного розыска.
Характер. У Гены характер плохой, у Кащея – очень плохой. Гена самолюбив до болезненности, Кащей – до припадков.
Нервы. У Гены нервы часто сдают, у Кащея – вообще ни к черту. Гена – истерик, Кащей – психопат.
Внешность:
Рост. Оба высокие, и мне это нравится.
Фигура. Оба тощие, Гена, хоть и младше, чуть покрепче, у него была военная кафедра, он кое-как, но сдавал все нормативы. Кащей костистый, худой, сутулится.
Лицо. Гена нравится девочкам, мне – меньше, чем остальным. Мне мешает его подбородок, почему не мешает остальным – не знаю. Кащей… Никто не назовет его красавцем, хотя у него красивые волосы и довольно правильные, хотя и не совсем обычные черты лица.
Глаза – отдельно, поскольку это не просто декоративная часть лица, а, как всем известно, зеркало души. Это мне Вадик объяснил еще года в три – если тяжело, неприятно смотреть в глаза кому-то, то поворачивайтся и уходи, не играй с этим человеком, не давай ему свою игрушку. Я иногда напоминаю себе это папино определение. У Гены глаза меняют цвет, кажутся то голубыми, то вдруг зелеными, небольшие, но очень выразительные. Смотреть в них долго можно, но не стоит, у Гены учащается сердцебиние, он начинает краснеть и говорить ерунду. Чаще всего его глаза улыбаются, если он на меня не обижен. У Кащея – глаза блекло-голубые и хищные. Если у него отличное настроение, то я попадаю в их плен, наверное, он все-таки обладает каким-то гипнотическим даром. Я смотрю в них и растворяюсь. В Гениных – нет.
Душа! Гена мне понятен абсолютно, никогда и ничем меня не удивляет. Гена – хороший? Наверное. Кащей поначалу удивлял всем, но постепенно я разобралась в сложностях его характера, и то, что я поняла, меня расстроило. Я почти уверена, что он не очень хороший человек. Почти. И эта маленькая надежда, которая у меня осталась, держит меня. Ведь он меня привлекает, увы.
Вредные привычки. У Гены их нет, кроме привычки обижаться ни на что и требовать
Бедность. Оба бедные, из бедных семей.
Манера одеваться. Гену одевает мама, то есть покупает ему одежду. Иногда он одет, как выпускник детского сада на прогулке с бабушкой – «Скоро в школу! Пора привыкать к пиджакам!» Иногда вдруг напяливает футболки с надписями, которые сам покупает себе в Москве или где-то на практике. Кащей любит глухие трикотажные водолазки, подчеркивающие худобу и особую декаданскую ломкость его фигуры, часто носит немодные сегодня костюмы-тройки, которые на самом деле ему идут, превращая его в томного аристократа из другого времени и какой-то другой, чужедальней, стороны.
Цели. У обоих совершенно невнятные. Оба тщеславные и рвутся, пытаются чего-то достичь. Когда я спрашиваю у Гены, чего же он хочет в жизни, он пожимает плечами, начинает смеяться, если мы разговариваем вживую, или посылать растерянных лисят, если мы переписываемся. Кащею я только один раз задала такой вопрос, и он мне ответил загадочно и туманно: «О-о-о… чего я хочу… Я очень многого хочу… И я добьюсь, ты увидишь…» Пока я вижу, что Гена старательно учится, получая крохотную стипендию, и скромно живет в Москве в общежитии на мамины деньги, иногда подрабатывая на выставках переводами, а Кащей всеми правдами и неправдами карабкается в ректорате университета наверх, по ступенечке, там пролез, тут пролез, еще третью должность получил, а вот он и замдекана… факультет, правда, никакой, но замдекана есть замдекана – и копеечка лишняя, и звучит…
Все это пронеслось у меня в голове молниеносно. Мысль имеет невероятную скорость, говорим мы в тысячу раз медленнее.
Представляю, если бы меня сейчас увидел Гена. Покраснел бы, стал бы смеяться от смущения, нашел бы тут же в телефоне соответствующего лисенка, в короне, застенчиво закрывающего лапкой лицо, и показал бы мне.
Я тщательно накрасила губы светло-розовой перламутровой помадой, больше красок в сумке не оказалось. Но и так я не очень была похожа на себя обычную. И вышла к Кащею.
Кащей разговаривал по телефону и не видел меня. Я подошла и встала около стола. Он махнул мне рукой, проговорил в трубку: «Так, ладно, всё, я понял, давай, пока!» и поднял на меня глаза.
– Миленько, – спокойно сказал он. – А что это за вещи?
Я достала из сумки свою большую мягкую резинку и быстро собрала волосы. Миленько, так миленько. У меня, в конце концов, есть Гена.
– Ну, что ты обиделась? Я ведь всё про тебя понимаю!.. Красивая кофточка. Откуда у тебя с собой такие вещи? Ты ходила по магазинам?
– Да.
Я заставила себя сосредоточиться на еде, а не на непонятно откуда взявшейся обиде. Я сама себе неожиданно понравилась в новом наряде, и думала, что Кащей сейчас ахнет, у него на худых скулах проступит нервный румянец, и он скажет, чуть спотыкаясь на «т» и «д», как всегда происходит, когда он волнуется: «Т-ты т-такая красивая, д-девочка моя…»
Я видела, как у него беззвучно зазвонил телефон, он молча перевернул его экраном вниз и улыбнулся. Я успела заметить, что звонил ему «Др». Но ничего говорить не стала.