Синдром счастливой куклы
Шрифт:
После его тупой выходки он едва не умер для меня как друг — замерзла и откололась часть души, и мне безумно жаль… И снова пронзительно-яркое дежавю взрывается в груди фейерверком тоски, надежды и боли — Ярик был рядом и все уладил, совсем как другой парень много лет назад.
Двигаюсь к самому краю дивана, комкаю одеяло, отгораживаюсь им от Юры и отпускаю грязные мысли на волю.
Итак, мое помешательство взаимно — обычно сдержанный аскетичный Филин со всей страстью схватил меня за коленку. Это означает, что он не смог совладать с чувствами. Это, черт возьми,
За стеной разгорается скандал, к воплям родителей присоединяется пронзительный плач младенца.
Однажды Юра спросил меня, хочу ли я детей. Внутренне содрогнувшись, я отшутилась: «Конечно хочу, Юрок. Четверых мальчиков. Чтобы из них выросли такие же идиоты, как вы…»
На самом деле даже мысль о том, что я могу привести в этот уродливый мир беспомощное существо и обречь его на такие же мучения, вызывает отторжение.
Одиноким — одиноко. Очень сложно, когда никто не стоит за спиной надежной стеной. А верить в лучшее с таким прошлым, как у меня, просто невозможно…
Соседский скандал сменяется звуками старых фильмов, военных песен и маршем «Прощание славянки», я окончательно просыпаюсь и перебираюсь на обшарпанный подоконник.
Мы снова сидим взаперти, а снаружи благоухает весна — кусты у подъезда вспенились гроздьями белой сирени, из сочной травы к яркому солнцу потянулись аномально огромные одуванчики, в бездонном небе самого приятного оттенка лазури проложили воздушные трассы полчища стрижей.
На окнах домов появились наклейки с изображением гвоздик, девяток и салютов, а в нашей комнате полный разгром: на рваных газетах высятся стопки пустых контейнеров, пивные бутылки и смятые пластиковые тарелки.
Распахиваю ветхие рамы, и свежий пьянящий воздух, закружив в вальсе пыльные тюлевые занавески, врывается в прокуренную квартиру.
Юра чертыхается и прячет голову под подушкой, а я на цыпочках крадусь в ванную. Я неважно соображаю после попойки и до ужаса боюсь разбудить Ярика.
***
Горячая вода разгоняет вязкую кровь и наконец заставляет закоротивший мозг работать.
…Я ведь предвидела, что Ярик слетит с катушек, больше того — страстно желала. Теперь с этим нужно как-то жить. Хотя не факт, что он помнит о произошедшем. А если и помнит — едва ли захочет повторить.
Вздыхаю, влезаю в футболку с символикой «Саморезов» и шорты, взлохмачиваю мокрые волосы и смело выхожу навстречу неизвестности.
На кухне идеальная чистота, одеяло и простыня сложены у подлокотника, на столе закипает электрочайник. Ярика на месте нет.
— Доброе утро. — Он появляется в проеме, складывает в раковину стаканы, аккуратно споласкивает их, перевернутыми расставляет на полотенце и, искоса взглянув на меня, ретируется в комнату. Спустя пару секунд он возвращается с мусорным мешком, набитым пустыми бутылками, смятыми коробками и упаковками, завязывает его и сгружает в угол.
— Доброе… — Ломит в висках, руки дрожат, присутствие Ярика, усиленное похмельем и воспоминаниями
Прогоняю дурацкое оцепенение и спешу ему на помощь — собираю с пола газеты, вытряхиваю пепельницы, разворачиваю новый мешок и передаю Ярику.
Он молчит. Я тоже.
Мы оба перешли грань и больше не знаем, как вести себя друг с другом. И как посмотреть Юре в глаза.
Тот просыпается ближе к обеду — избавляется от одеяла, садится и долго растирает ладонями щеки. Матерится, пыхтит, заглядывает в пустую чашку на тумбочке и, завидев меня за ноутом с учебником и ручкой, умоляюще поднимает брови.
Пусть хоть обноется, но воды я ему не принесу!..
Сражаю его тяжелым взглядом, и он вмиг припоминает, какую накануне сотворил дичь — хлопает себя по лбу, поднимается с дивана и ковыляет ко мне:
— *ля… Прости меня. Ну прости. Ну прости… — В ход идут умилительные рожицы и приторные улыбочки, но проверенный прием больше не действует — меня лишь сильнее тошнит. Я разочарована, раздражена и еле сдерживаюсь, чтобы не съездить по его смазливой роже.
— Что за скотское поведение? — рычу, демонстративно вытаскиваю из уха булавку и швыряю на стол. — Ты забыл наш уговор? Что-то изменилось? Или ты хочешь что-то изменить?!
— Абсолютно нет… — Юра не выдерживает напора, отводит глаза и бледнеет. — Прости, Элин. Я сейчас извинюсь и перед Яриком. Ужрался в хлам… Я верю тебе.
Сердце екает. Переворачиваю страницу учебника, но ни строчки в нем не вижу. У Юры действительно нет повода психовать. Так какого же черта…
— О, вы и следы попойки устранили… — Он оглядывается на появившегося в дверях Ярика и нервно поправляет волосы. — Сорян, я перепил и повел себя как мудила. Мне казалось, что всем весело… Прости, чувак.
Филин сосредоточенно разглядывает его, будто видит насквозь, и от этого взгляда даже мне становится не по себе.
Юра примирительно скалится и оттесняет его на кухню. С бульканьем приканчивает стакан воды и грохает им по шкафчику, открывает холодильник, шуршит бумажным пакетом из-под своих любимых пончиков, чавкает и с набитым ртом принимается обговаривать подробности сегодняшней записи трека.
Ярик не имеет никаких особых пожеланий: «По ходу разберемся, чувак», зато Юра настаивает на электронных семплах и автотюне в припеве, и я прихожу в тихую ярость. Голосу Филина не нужна обработка, таким хламом завалена вся сеть.
Во мне просыпается подозрение, граничащее с уверенностью: Юра специально хочет запороть песню.
И дело не во мне — он тупо завидует Ярику. Потому что тот лучше его. Во всем…
Откладываю учебник, захлопываю ежедневник, снимаю с носа очки и дышу на стекла.
В последние дни я ловила себя на мысли, что не знаю Юру, но сейчас с обескураживающей ясностью осознаю: все, что он для меня делал, было небескорыстно. Даже тогда, в момент нашего знакомства, он подошел, чтобы облагодетельствовать потерянного несчастного подростка, избавить от презрения одногруппниц и увидеть в моих глазах восхищение и благодарность.