Синдром счастливой куклы
Шрифт:
Приказываю себе держать глаза закрытыми, но мысли о его умопомрачительном парфюме и безбрежном океане пережитой им боли выталкивают за грань помешательства.
Я люблю его. И его боль…
Стаскиваю впившееся в безымянный палец кольцо и осторожно кладу на тумбочку — оно год служило обществу доказательством моей нормальности, но для меня не означало ничего.
Теперь мне плевать на мнение окружающих, и я вот-вот решусь на самый странный и смелый поступок в жизни — отброшу одеяло, сомнения и стыд и пойду к нему.
Нельзя. Черт, да нельзя
Ярик не станет переходить черту, зато я продемонстрирую свою распущенность и подведу Юру — несмотря на вчерашнюю выходку, он все еще является для меня родным человеком. Он верит, что я не способна предать, и сейчас спокойно смотрит сны.
Но бархатное послевкусие от мимолетного прикосновения к губам Ярика превращает кровь в кипяток, жар разливается по венам, опускается ниже, выматывает и изводит.
Я пробую помочь себе рукой, но наваждение не проходит.
Ему плохо. А мне плохо без него.
У меня уже есть его душа, осталось пойти и взять израненное тело… Мой позор останется только между нами. При любом его решении.
Нашариваю под Юриной подушкой несколько соединенных между собой пакетиков с резинками и сжимаю в ладони. Поднимаюсь и на заплетающихся ногах иду на кухню.
Вариантов дать заднюю масса.
Я направляюсь туда, только чтобы выпить воды, пожелать Ярику спокойной ночи и малодушно сбежать…
Слишком яркий лунный свет заливает помещение, отражается от поверхностей предметов и искажает восприятие — ночь похожа на ранние сумерки, только в светотенях больше контраста и серебристых и черных оттенков.
Ярик стоит у окна и вглядывается в глубину кухни, но, заслышав шаги, вздрагивает и гасит фонарик. Я все равно вижу его лицо — усталое, напряженное и прекрасное настолько, что покалывает кончики пальцев. Луна давит на виски, стены плывут и качаются.
Я не пьяна и ничего не употребляла, но здравый смысл окончательно катится к чертям — как в тумане подхожу к нему, стягиваю с себя футболку и бросаю у ног. Ярик мгновенно отворачивается и замирает, но я хватаю его руки, прижимаю к своей груди и удерживаю.
От прикосновения теплых ладоней сносит крышу, горло сковывает спазм, во рту пересыхает. Он не сопротивляется, но не расслабляет пальцы — только прерывисто дышит, и верхнюю губу пронзает тик.
— Посмотри на меня, — хриплю и не узнаю собственный тембр. В меня вселился бес. Я действительно ведьма и не ведаю, что творю, но отступать некуда, остается только умолять: — Ярик, посмотри на меня. Я с тобой, хотя мне тоже страшно…
Он поднимает лицо и вглядывается в глаза — пристально и долго. Ощущаю трепет в солнечном сплетении и уже ничего не боюсь:
— Ты хочешь, чтобы мне было хорошо. Но хорошо без тебя мне не будет. Возрази, что это неправильно, осуди, пошли подальше — мое отношение к тебе не изменится.
— Даже не собирался, Эля. Но… у тебя будут проблемы. Думаешь, оно того стоит? — Его хриплый голос срывается. — Я стою?
— Ты нравишься мне. Нет, не так. Черт. Я умом тронулась и не представляю без
Меня заводит его чистая кожа, глаза, полные боли и обреченности. Я тону в них и в ужасе жду отказа, но уже знаю — он не посмеет отказать. Да он и не думает отказывать — ощущаю бедром его стояк, отчетливо слышу тяжелое частое дыхание и грохот сердца.
Он легко избавляется от моего цепкого захвата, осторожно перемещает горячие руки на талию и тихо шепчет:
— У меня никогда этого не было.
Его простое признание отзывается в душе ликованием, эйфория наполняет ее, словно воздушный шарик гелием, и возносит к небесам. Мое счастье выше неба… Улыбаюсь и присасываюсь к его губам — до крови, по-настоящему. Я давно забыла, что такое любить, и никого никогда не любила так…
Мы перемещаемся на диван и избавляемся от остатков одежды. Увлекаю его на себя, зубами разрываю пакетик и помогаю надеть резинку.
— Что мне делать? Скажи… — Он опирается на локти и, замерев, ждет ответа.
— Все, что хочешь. Не сдерживайся.
Ярик исполняет мою просьбу, и мы слетаем с катушек.
Он гладит и целует мои шрамы, и они перестают ныть. Я облизываю его порезы, оставляю засосы, забываюсь и царапаю спину, но он терпит боль. Умоляю не останавливаться, хочу быть еще ближе, стать одним целым. Хочу, чтобы эта одержимость не заканчивалась, но она нарастает, накатывает волнами, ее невозможно вытерпеть. По телу проходит разряд тока, и меня настигает оглушающая тишина.
«Что мы сделали?..»
Ярик тяжело дышит и накрывает ладонью глаза.
Прогоняю зудящие отрезвляющие мысли и провожу языком по его шее, шрамам под ключицей, спускаюсь ниже… Он снова откликается на прикосновения, и все начинается заново — я выстегиваюсь на его груди только на рассвете.
После пробуждения болит каждая клеточка тела, набитые ватой руки и ноги не слушаются, и мысли о договоре с Юрой набрасываются с новой силой — жужжат, как осиный рой, и жалят.
Завернувшись в одеяло, молча курю в открытую форточку и глушу кофе — мое состояние схоже с сильнейшим похмельем, и сердце еле бьется — мы с Яриком сорвались с обрыва и пока еще парим в потоках утреннего воздуха, но он не задержит неизбежную встречу с землей.
Ярик возвращается из душа, ободряюще улыбается, благодарит за кофе, а мне хочется умереть — в янтарном дне его безмятежных глаз застыла растерянность. И раскаяние. И тревога.
Но они темнеют до черноты, когда он отставляет чашку, оказывается рядом и убирает одеяло с моих плеч — теперь инициатива переходит к нему. Диван, кухонный стол, подоконник, снова диван. Ярик пробует себя в новом деле, и каждый раз преуспевает в нем — сначала доводит до пика меня, и только потом кончает сам. Мы прерываемся на кофе и душ, и снова ныряем под одеяло.