Синдром счастливой куклы
Шрифт:
— Элина, солнце, а ты уверена, что хорошо знаешь этого героя? — Он достает из кармана пачку сигарет, щелкает зажигалкой и изящно закуривает. — Не хотел никому говорить, но… Я пробил: он в федеральном розыске. Жил в какой-то секте, которую разогнал ОМОН, подался в бега и три года бомжует по впискам. Ты понятия не имеешь, что у него в башке… Может, его там растлевали? Не зря же он балуется селфхармом и вечно дергается…
Ярик каменеет от напряжения.
— Закрой рот… — умоляю я, но Юру несет, и надежды на прекращение его словесной диареи нет и не предвидится.
—
Губу Ярика пронзает навязчивый тик, но он не пытается его прикрыть, а я в отчаянии лишь сильнее, до побелевших костяшек, стискиваю его пальцы. Юра повторяет слова отчима, много лет ломавшие его психику… Он не мог нарыть в сети подробности о детстве Ярика, но обладает звериным чутьем, помнит инцидент в студии и знает, куда бить. И бьет по больному.
— Ярик, не надо. Не слушай… — Я встаю перед ним, отвлекаю и умоляю взглянуть на меня, но он изображает короткую ободряющую улыбку и отпускает мою руку.
Он отпускает…
Ледяной страх пробирается под ребра и выступает испариной на лбу. Ноги слабеют. Слова застревают в горле — не хватает воздуха, чтобы их произнести…
— Что, герой-любовник… — воодушевленно шипит Юра, глаза блестят, как у обдолбанного. — Видел все ее шрамы? Ну видел же, камон… А знаешь, откуда они?
— Нет.
Я сжимаю опустевшую ладонь в кулак и кляну себя за то, что не рассказала Ярику о прошлом, хотя имела миллион возможностей сделать это. И все, что я могу сейчас — безуспешно просить Юру прекратить…
Но он не обращает внимания.
— Три года назад Эля нарвалась на такого же исполосованного лезвием мудака, как ты. По итогу он выпилился, а она едва не загнулась от депрессии. У нее все тело было искромсано в мясо. Если ты там, я не знаю, влюбился… или черт тебя разберет… То она — нет. Она не может любить. Ей нельзя. Ей нельзя! Я каждый божий день вытягивал ее на поверхность. Отвлекал. Развлекал. Не оставлял ни на минуту. Спроси себя, чувак: ты к такому готов? Или, может, хватит с нее душевно нездоровых полудурков?
Ярик накрывает лицо ладонью и прислоняется спиной к стене.
— Как ты и хотел: я прощу ее и пальцем не трону, мы забудем тебя… — Юра в три затяжки приканчивает сигарету, отщелкивает окурок и подходит вплотную к Ярику. — Тебя нет и никогда не было. Мы даже имя твое не вспомним. Просто исчезни из нашей жизни. Свали, ушлепок…
— Нет… — шепчу я. Голова адски болит. — Не надо, Ярик… не ведись… Только ты можешь мне помочь. Только ты и можешь…
Ярик не слышит — резко срывается с места и, отшвырнув с пути Юру и случайно подвернувшегося Ками, скрывается в коттедже. Побросав недокуренные сигареты, ребята бегут за ним, через пару секунд изнутри раздаются вопли, свист и первые риффы «Веревки».
— Не надо ломать себе жизнь… — Юра прет на меня, прижимает к стене и заботливо стирает
— Ошибаешься. Как раньше не будет… — Я всхлипываю, его близость привычно успокаивает, но чертовски сильно смахивает на абьюз.
«Кукла просто тащится и не желает ничего менять…»
Вздрагиваю от омерзения к себе и наконец решаюсь:
— Я хочу развестись с тобой к хренам. Наши матери правы: мы — недоразвитые придурки. — Я заглядываю в его покрасневшие глаза. — Мы не пара и не семья, и уже не будем друзьями…
— Ты выставляешь меня виноватым?.. — Он нервно моргает. — А ничего, что налево сходил не я?
— Никто не виноват. Я вообще не должна была соглашаться на такие отношения. Но была слишком слабой. А ты воспользовался…
Из коттеджа вываливаются разгоряченные люди — выкрикивают цитаты из песен, вопят, благодарят Юру за шоу и рассаживаются по машинам.
Концерт окончен.
Отталкиваю его и спешу в дом — мне нужно выцепить Ярика и как можно скорее вправить ему мозги. Поведать реальную историю своего прошлого и настоящего. Убедиться, что он не поверил Юре и поклясться в вечной любви.
Оставленные инструменты грустно взирают со сцены, в углах блестят пустые бутылки и скомканные пластиковые стаканчики, в затхлом воздухе висит запах плесени, духов, перегара и пота.
Несколько пьяных парней, с трудом застегнув олимпийки, выходят на улицу.
Я остаюсь одна… И предчувствия бьют кулаком под дых.
На негнущихся ногах спешу к нашим пожиткам, но потертого рюкзака Ярика среди них не нахожу…
— Где Оул? — Я налетаю на знакомых и незнакомых ребят во дворе, но они только растерянно пожимают плечами. От ужаса темнеет в глазах.
— В монастырь ушел. Замаливать грехи. Аминь! — Юра вырастает передо мной, ржет и манерно поправляет каре. — Ну, или испугался ответственности и бросил тебя. Слабак…
— Да он в сто раз сильнее и круче тебя! — рычу я, но Юра похабно ухмыляется:
— Хорошо трахает? Так и мной ты была ох как довольна…
Размахиваюсь и со всей дури бью его по щеке — на ней мгновенно проступает бордовый отпечаток. Юра прищуривается, будто решая, дать ли сдачи, но, тряхнув волосами, примирительно протягивает мне рюкзак:
— Поехали домой. Завтра попустит.
— Я никуда с тобой не поеду! — Вешаю лямку на плечо и хватаю его за грудки: — Верни его. Найди его, урод! Ребята, не тормозите. Если он уйдет, группа закончится… — Я оглядываюсь в поисках поддержки, но Ками, Дейзи и Никодим стоят, виновато потупившись, и не двигаются с места.
— Ты еще ко мне прибежишь… — Юра рывком освобождается от моего захвата, с достоинством поправляет воротник, разворачивается и уходит.
— Да пошел ты! Гори в аду! — ору его спине, а из-под ног уезжает земля. Все, что казалось надежным, простым и искренним, закончилось навсегда. Я мечусь по участку и саду, заглядываю в оставшиеся машины, пробираюсь к пруду, брожу по склонам. Срываю связки, выкрикивая самое красивое имя на свете, но ответа не слышу…