Синеволосая ондео
Шрифт:
– Кутар – на севере от Арная и Фадо. У нас с ними снова перемирие, потому что прапрадед нынешнего крейта Алты выделил земли под их поселения на севере, где были заброшенные деревни. Но вот север Фадо постоянно подвергается их набегам. Айол родом с гор, которые отделяют север Фадо от озёрного края Олаве. Когда ему было шестнадцать, наместник ближайшей провинции каким-то образом подсчитал, что их деревня принадлежит к землям Фадо, и собрал рекрутов с каждого двора. Айол два года служил в тамошней армии. Отбивал вылазки кутарцев на северное побережье Фадо, а потом сбежал
Аяна с уважением и любопытством покосилась на Айола, который так и похрапывал, развалившись в углу скамьи.
– Мне нужно покормить Кимата, – сказала она. – Может, устроим привал? Я запарю кашу.
– Нет нужды. Мы скоро приедем в деревню, – сказала Чимэ, выглядывая в окно.
– Там постоялый двор?
– Да. Но там даром накормят. Сэкономишь денег. Эта деревня щедрая.
Кошель Аяны пополнился накануне шестнадцатью медяками, и она была очень довольна.
– Мы будем выступать как вчера? Сначала пьеса, потом остальные выступления?
– Тут можно просто спеть и сыграть, – сказала Анкэ. – Может быть, ты умеешь танцевать?
– Ну, не как Чамэ вчера танцевала. Мне было холодно от вида её голого живота, – сказала Аяна, вспоминая необычный костюм Чамэ и позвякивающие подвески на сетке, закрывавшей её лицо.
– А многим парням как раз-таки было очень жарко. Не удивлюсь, если к следующему приезду нас встретит хор трёхмесячных карапузов из рук местных женщин, – хихикнула Ригрета.
– Да твои трюки с хождением на руках в коротких панталонах тоже, знаешь ли, не похожи на детскую забаву, – подняла бровь Чамэ.
– Ташта умеет делать разные штуки, – сказала Аяна, вспомнив, как это удивило мальчишек в Димае. – Он встаёт на колени, ложится, садится как собака, кусает себя за круп, притворяется мёртвым и скалит зубы по команде. А ещё приносит вещи. Вытягивает ноги, когда шагает, умеет кивать и давать передние ноги по команде.
– Твоя лошадь? – переспросил Харвилл.
– Да.
– Он не пугливый? Не испугается криков толпы?
– Я не знаю. Думаю, если никто не будет прыгать рядом и махать руками, то он поведёт себя спокойно. Он только не любит, когда к нему близко подходят незнакомые люди.
– Покажешь, как он это делает? – В голосе Харвилла прозвучало что-то очень похожее на детское любопытство. – Ты долго учила его?
– Конечно, покажу. Он быстро учился, а до встречи с вами я месяц тренировала его.
10. Соперница?
Деревенских очень обрадовал приезд зелёного фургона. Харвилл поговорил с несколькими людьми на площади, зашёл с Кадиаром в трактир, и через какое-то время вышел оттуда с запахом хмельного. Он протянул Аяне мисочку каши для Кимата, и она с благодарностью кивнула.
– Сегодня будет сценка про гватре, – сказал Кадиар. – Потом всё остальное. Айол, Ригрета, Харвилл, готовьтесь, а остальные пока могут отдохнуть и поесть.
Он ушёл в трактир, и Анкэ пошла с ним.
– Значит, я не участвую? – спросила Аяна, посадив Кимата на бедро и вытирая с его лица размазанную кашу.
– А знаешь что, – оживилась Ригрета. – Переоденься-ка
– Эти помосты в деревнях ставятся специально для выступлений?
Ригрета фыркнула.
– Это помосты для наказаний, – сказал Айол. – Тут зачитывают указы, делают объявления и проводят публичные порки, а иногда режут уши.
– Конда, – сказала она таким голосом, что он остановился. – У вас правда отрубают уши тому, кто остался наедине с девушкой?
Он вздохнул.
– Понимаешь, кирья Аяна, я читал наши старые книги и сделал некоторые выводы, – начал он издалека. – В незапамятные времена весь мир после пришествия дракона лежал в смуте, и люди потеряли всё, на чём строилась их жизнь. Когда мир дружелюбен, довольно легко так же быть дружелюбным и мягким, но в смутные времена выживет скорее тот, у кого острые когти и большие зубы. Люди потеряли опору в жизни, у них был выбор – совесть и смерть или жестокость и жизнь. И, чтобы всё же дать возможность выжить тем, кто выбирал совесть, вожди вводили жестокие законы. Ты вряд ли отпугнёшь волка хворостиной. А волками тогда стали многие.
Он потёр переносицу и снова вздохнул.
– Прошло достаточно времени, чтобы мир изменился и стал дружелюбнее. Но законы, которые помогали выживать долгое время, невозможно вот так просто взять и забыть. Надеюсь, они когда-нибудь наконец канут в небытие. Да, кирья, – посмотрел он на неё, – этот зверский обычай всё ещё жив, но распространён он в отдалённых краях страны. Образованные люди соблюдают эту традицию формально, и тот, кого поймали, отделывается штрафом.
Аяна не знала некоторых слов, но в целом ей было всё понятно.
– То есть, если бы тебя застали с девушкой, то не стали бы калечить?
Он подумал и ответил честно:
– Меня – нет.
– Режут уши? В тех деревнях, которые мы проезжали, это до сих пор делают?
– Всё зависит от того, сумеют ли стороны договориться. Деревенские, конечно, стараются решить полюбовно. У Харвилла есть пьеска на эту тему. Там пронырливые родители постоянно подсовывают свою дочку молодым богатым кирио, закрывая их наедине, а потом требуют с тех штрафы. Но очередной несчастный оказывается, вопреки их чаяниям, беден, как виноградная улитка, у которой в домике есть лишь она сама и больше ничего. Они требуют с него штраф за якобы поруганную честь дочери, но он не может признаться, что беден, и требует, чтобы ему по традиции отрубили уши.
– И чем там всё заканчивается?
– Там в конце девушка признаётся, что тоже полюбила его, и говорит, чтобы ей заодно выкололи глаза, потому что она не сможет больше в своей жизни ни на кого смотреть. Её отец проникается жалостью, потому что она плачет очень горько, и разрешает ей пожениться с этим киром, говоря, что с помощью дочери они и так давно обеспечили себе безбедную жизнь.
– Понятно. А если бы отец не сжалился?
– Тогда бы отрубили. Если дело вышло в люди, его уже не замолчишь. За порчу девушки надо платить. Женитьба на ней с выкупом, либо...