Синеволосая ондео
Шрифт:
– Да мы уже поняли! – донеслось из толпы. – Спасибо за урок!
Харвилл поклонился вместе с Аяной, и они спустились с помоста, уступая место Ригрете.
– У них тут проезжал шарлатан, – сказал Харвилл, выливая воду из бутылки, в которой плавала черная тряпица, изображающая пиявку. – Он обследовал их и торговал какими-то сомнительными зельями, от которых всем потом было плохо.
Он отжал выскочившую из бутыли «пиявку» и сунул её обратно в узкое горлышко, проталкивая пальцем.
– А зачем тебе фальшивая
– У нас лечат пиявками. Это символ гватре. У вас не так?
– Нет. Мы лечим травами и тем, что из них варят на дворе у травников.
– Ясно. Ну что, будешь играть на кемандже?
– Да. Переодеться в голубое?
– Переоденься, накинь плащ, спой пару весёлых песен, а потом скинь его и стань ондео.
– Хорошо.
Аяна забрала Кимата у Чамэ, покормила его и поиграла, и к тому моменту, когда Чамэ исполнила свой номер с танцем, он уже зевал.
– Я уложу его, можно? – спросила Чамэ. – Моему сыну десять, и я вижу его раз в год. Ты такая счастливая!
– Он остался с отцом? – спросила Аяна, передавая ей сонного малыша.
– Нет. Он служит на конюшне при большом доме. Я коплю деньги и передаю ему, чтобы он мог выучиться на катиса.
Аяна взяла кемандже и накинула плащ поверх голубого халата. Она в задумчивости вышла на сцену, но толпа встретила её аплодисментами. Настроение сразу поднялось.Она спела несколько шутливых песен, потом ту, в которой кемандже изображала голоса животных.
– А про вдову и кабачок знаешь? – крикнул кто-то из толпы.
Она расстегнула плащ и стянула сетку с волос.
– Ондео! – привычно ахнули из толпы.
На этот раз кемандже пела о матери, которая вынуждена любить чужих детей, потому что родной слишком далеко. Она пела о том, как больно видеть других женщин, обнимающих малышей, и не иметь возможности обнять своего.
Ей почти не аплодировали, но кружка наполнялась монетами. После того, как мелодия смолкла, Аяна уступила место Кадиару, который негромко бренчал на мендере, и пошла к Кимату в фургон.
– Постой, – остановил её Харвилл. – Анкэ там гадает. После твоей музыки у людей появляется желание узнать свою судьбу.
– Его не разбудят, – сказала Чамэ, улыбаясь. – загляни.
Аяна забралась на облучок, отполированный штанами Кадиара, и глянула в окошко сквозь решётку. Анкэ сидела на скамье, и перед ней стоял сундук, на котором она раскладывала карты, а девушка, сидящая напротив, указывала на некоторые из них. Анкэ переворачивала их и что-то шептала девушке. Огонёк свечи колебался, и тени плясали на их лицах, а на дальней скамье крепко спал на меховом одеяле Кимат.
Аяна села на облучок, слушая, как совсем рядом звенят струны мендере под пальцами Кадиара.
– Погадаешь мне? – спросила она у Анкэ на следующее утро, когда они
Анкэ помотала головой.
– Я уже немного знаю тебя. Из-за этого я скажу тебе то, что ты хочешь услышать. Но хочешь ли ты услышать именно это?
– Нет. Я засомневалась в своём желании, даже не договорив до конца просьбу, – улыбнулась Аяна. – Я не знаю, хочу ли я знать свою судьбу.
– Я не рассказываю людям их судьбу. Я будто выдыхаю дым, состоящий из слов, и они сами находят в нём те, которые им подходят. Дым всегда один и тот же, но каждый человек, который думает, что эти слова сказаны про него, верит в них гораздо больше, чем в те, которые сказаны про кого-то ещё или про всех людей в общем.
– Но это же обман, – сказала с сомнением Аяна.
– Нет. Вернее, не совсем. А ещё я произношу слова вслух, и человек, когда слышит их со стороны, может ужаснуться, хотя совсем недавно считал некоторые из них своими обычными мыслями. Я облекаю эти мысли в слова, и он слышит их, и понимает, согласна ли его душа с ними, или он просто запутался, и эти мысли пришли к нему по ошибке.
– Знаешь, Айи, иногда, чтобы разобраться в чем-то, нужно произнести это вслух. Если ты произнёс что-то, что соответствует истине, твоя душа останется спокойной. Но если сказанное тобой вслух – неправда, то ты почувствуешь это, и душе станет немного дурно, как животу после негодной еды. И чем больше и страшнее сказанная ложь, тем тяжелее внутри. Конечно, бывает, человек годами убеждает себя в какой-то большой неправде, так что в конце концов и сам начинает в неё верить. Тогда, будучи сказанной вслух, эта неправда лишь слегка тревожит его душу – или не тревожит вовсе.
– Мама говорила мне, что надо самому произнести вслух то, что тревожит.
– Не все достаточно сильны, чтобы сделать это. Тогда я вынимаю карты и делаю вид, что это они разговаривают, а я лишь озвучиваю их своим голосом. Люди склонны больше верить картам или иным «знакам судьбы», чем другим людям. И голос карт иногда помогает принять решение. А иногда – не помогает. Я не знаю, кому смогу помочь.
Анкэ помолчала, потом пожевала губу.
– У твоего сына имя, которое дают сыновьям кирио, – сказала она. – Почему ты его так назвала?
– Это не я. Его отец выбрал это имя.
Анкэ замолчала.
– У меня не сходятся даты. Имя дают при рождении. Ты сказала, что знала его пять месяцев...
– Его увезли. Он не знал, что у меня будет ребёнок. Он сказал, что назвал бы сына именно так. Его не было рядом, когда Кимат родился, и я сама дала сыну это имя.
Слова будто резали её душу тупым ножом, когда Аяна говорила их вслух, и несколько раз звучали эхом в её голове. Не знал. Не знал. Его увезли.
– Прости, Анкэ. Я пойду к нему.