Синеволосая ондео

Иолич Ася

– И... у неё получилось?

– Да, – кивнула Аяна. – Моего первого племянника зовут Ленар. И вот он-то вполне соответствует твоему описанию, Харвилл. Когда я уезжала из дома, ему было четыре месяца, и вряд ли мы все смогли его перекричать, даже если бы заорали что есть мочи, дружно, хором.

– Честно говоря, я изначально довольно настороженно отнёсся к затее пригласить тебя к нам, – неожиданно признался Харвилл. – Кадиар сказал, что это хорошая идея, но мне так не казалось. Он оказался прав. Я удивлён, что мы обошлись без взаимных придирок и притирок. Ты как будто уже давно с нами. И не осуждаешь никого, просто идёшь рядом. Почему так?

– Не

знаю, – пожала плечами Аяна. – Я уже долго в дороге. Не так долго, как Кадиар, но, по сравнению с тем, сколько я прожила на одном месте, это правда долго. За время пути я поняла, что ты можешь как угодно относиться к людям, одобрять их поступки или осуждать. Но как только дорога уведёт тебя от их ворот, они продолжат жить той жизнью, которой жили до тебя. Нет смысла волноваться или злиться... хотя я всё равно каждый раз переживаю. Это как ткать полотно. Ты можешь лишь подтянуть нить или ослабить её в одном месте, но следующие ряды утка скроют твоё вмешательство. И на большом холсте его найдёт только тот, кто знает, где искать. Я встретила женщину, которую муж избивал до синяков на теле. Она жила с ним много лет. У них было трое сыновей. Что я могла сделать, чтобы прекратить его издевательства? Я не олем Ати, чтобы словами заставить человека измениться. А ещё одна моя знакомая сказала, что человек, привыкая к каким-то движениям, может случайно их повторить. Как отучить человека махать кулаками рядом с тем, кто слабее и не может дать отпор, если он делал это долгие годы? Если он оправдывается тем, что таким образом "наказывает за тупость"? Мой друг хотел избить его. Но мне казалось, это только обозлит того, и, даже если мой друг, маленький и худой, сможет его побить, то он выместит всё на жене и детях, как только мы уедем. Увезти её? От детей и от дома? Я не знаю. У меня всё в душе полыхает, когда я вспоминаю того мужчину. Не носи я тогда в животе Кимата, возможно, я и сама кинулась бы на него с кулаками.

– Ты считаешь, что исправить ткань нельзя, и нужно начинать заново? – спросил Айол, наклонив голову к плечу.

– Да. Я думаю, да.

– А я думаю, мы можем сменить цвет нити, – сказал Харвилл. – Тогда наше вмешательство точно будет заметно на большом холсте.

– Вопрос только в том, останутся ли эти изменения постоянными, когда ты передашь челнок другим, – сказала Анкэ. – Сколько лет прошло, чтобы отрубание ушей заменили на возможность выплаты штрафа? Увидим ли мы результат своих усилий?

– Мы делаем это для них, – сказал Харвилл, показывая на Кимата. – Для них и для их детей. Даже если ты не можешь остановить какого-то человека от избиения жены, ты должен сказать, что считаешь это неправильным. Многие боятся высказывать вслух своё мнение, потому что считают, что их никто не поддержит. То, что мы говорим шёпотом, их дети уже будут говорить громко. Толпу, которая говорит, нельзя заставить замолчать. Мы шепчем так, что слышат все. Ты знаешь, почему нас бросают в тюрьмы и пытаются заткнуть нам рты?

– Да, – кивнула Аяна. – вы говорите вслух то, в чём человек не признаётся себе. Такое тяжело слышать. Мама говорила мне это. Многие заглушают голос совести, продолжая лгать себе. Не знаю, чем кир Патар Колтан утешал себя, но он, думаю, совершенно точно убедил себя в том, что всё, что он делает – правильно. И когда ваш Ригелл пришёл и показал ему со стороны его же дела, он рассвирепел и постарался заткнуть его, как затыкал свою совесть. Это очень похоже на то, как мои братья вели себя, когда их уличали в чём-то не очень хорошем. Они обвиняли всех вокруг, включая друг друга, даже когда

это было очевидно и смешно.

Она вспомнила Хасэ-Даг. Чем успокаивали себя те ублюдки? Чем успокаивал себя тот подонок, который против её воли, видя, как она дрожит от ужаса и ярости, касался её?

Омерзение захлестнуло её, и она передёрнулась.

– Именно так всё и происходит. Мы приезжаем и громко заявляем о том, о чём тихонько судачат местные. Иногда это смешно, иногда – страшно. По счастью, теперь наше существование не запрещено законами, – хмыкнул Харвилл.

– Как это? – нахмурилась Аяна. – В каком смысле? А оно было запрещено?

– Вы уже всё обсудили? – спросила Ригрета, заходя в фургон. – Я там замёрзла уже. Я не могу читать, пока рядом кто-то разговаривает.

– Ты же уже знаешь текст, – сказал Айол.

– Да. А вот Аяна не знает свой. И вместо того, чтобы сидеть и рассуждать о том, как противно устроен мир, лучше бы села и почитала его сейчас, потому что почерк Харвилла можно разобрать только при свете. Его кривенькие буковки расползаются, как мелкие мокрицы из-под поднятой доски, которая год лежала на земле, а ещё он в некоторых местах неожиданно переходит на арнайский, и это невозможно читать, только догадываться, – недовольно сказала Ригрета.

– Я так пишу, потому что боюсь, что мысль ускользнёт раньше, чем я запишу её, – возмутился Харвилл. – У меня хороший почерк. Я разбираю всё, что написал, – сказал он, доставая из кармана мятую, исписанную бумажку и разглаживая её.

Аяна вытянула шею и заглянула в его записи. Мелкие угловатые буквы общего языка действительно кое-где перемежались вязью арнайских символов.

– Ну или почти всё, – вздохнул Харвилл. – В арнайском языке есть слова, которые заменяют целые фразы общего. Например, блаженный ленивый отдых в летнюю пору после обеда, когда вокруг всё плавится от жары, называется одним коротким словом, и таких вот слов довольно много. Думаю, и в других старых языках подобное явление присутствует.

Ригрета сидела со скучающим видом.

– А ты, небось, думаешь о том, каким ужином нас накормят у Олдиен? – усмехнулся Харвилл, глядя на неё. – В прошлом году кухарка не сильно нас порадовала.

– Там большой дом? – спросила Аяна. – Прямо как в Ордалле или Эдере?

– Не знаю, что рассказывали тебе об Ордалле и Эдере, но в этой глуши большие дома скорее напоминают зажиточные деревенские дворы. Ну, ты увидишь всё своими глазами, – рассмеялась Ригрета. – Это всяко лучше, чем жизнь в деревенском доме где-нибудь возле Димая, но на столичные большие дома похоже так же, как свеча похожа на луну. И манеры там совсем другие.

– Кстати, о манерах, – сказал Харвилл. – Я думал над этим. Аяна, ты не против, если мы приступим к обучению прямо сейчас?

Аяна вспомнила Фадо с его бесконечными правилами и обычаями и загрустила. С другой стороны, ей хотелось бы узнать, как ведут себя кирио. Ей не хотелось бы выглядеть невежественной дикаркой, которой её считали в Фадо, когда она наконец доберётся до Конды.

Конда. Он улыбался пока она сидела напротив и смотрела, как он ест. От воспоминания о его улыбке у неё заныло в груди. Воло нахмурился и отчитал её тогда, хотя был гостем. Клятый Воло! Пусть его душа заблудится в потёмках у ворот страны духов и скитается там до конца времён, а потом ещё бесконечность! Но это были правила того места, куда она ехала, и ей надо учиться, чтобы Конде не было стыдно за неё. Чтобы он не чувствовал себя неловко, когда встретит её у ворот большого дома с жёлтой штукатуркой и проводит внутрь.