Сирингарий
Шрифт:
Народу изрядно прибыло. Разглядел Сумарок и князева наместника, и — нежданно-негаданно — братьев-вертиго суровых в шляпах широкополых...
Смотрели братья, как охотники снаряды проходят, между собой переговаривались.
Неужто, подумалось Сумароку, неужто себе в дружину подбирают?
Поглядел Сумарок сперва: мерились силой-удалью не только съезжие богатыри, но и всякий люд. Никого не отворачивали от игры, всех привечали.
Сумарок закусил губу, приценился глазом. Бревно на высоте, рукоход, веревки, стенка; за ней губа, на губе
Пестерь с курткой под крышей хозяйки оставил; налегке был.
— Ты-то куда, кривой? С двумя глазами-то не управились! Последний вышибут! Га-га-га!
Сумарок не оглянулся: прыгнул, по столбу белкой взлетел на пятачок. С него перескочил на бревно. Мелким, скорым шагом его прошел, опять скакнул, уцепился руками за перекладину, качнулся. Народ внизу шумел, свистел, задорил.
Силы у Сумарока порядочно было. Дорога набила. Да и жглось себя показать.
Дошел до конца пути, не сорвался. А там — сруб из бревен шкуренных, гладких. Сумарок отступил, разбежался хорошенько, ан не допрыгнул, оборвался. На второй раз — то же. Соскользнул, как по валу льдяной крепости.
Выдохнул, встряхнулся. Нахрапом не взять. С умом надо. Пригляделся Сумарок: в дереве были ямки понаделаны, точно норки. Вновь разбежался, прыгнул что есть мочи, уцепился пальцами за ямки, носками в выемках утвердился...Так, перехватом, и поднялся, вытянул себя на гребешок. Народ внизу галдел, руками плескал.
Передохнул малость. На шум не отвлекался, впереди был длинный, что бычий корень, губа-помост, а на нем, как на лотке ярмарошника — будто бы игрушки дитячьи, в рост человеку. От каждой такой игрушки шли вервия, ныряли под настил.
Там, под настилом, мастерами был состроен чудной механизм. Стоило охотнику на доску какую ступить, как приходил снаряд в движение.
Сверху хорошо рассмотрел Сумарок, как оно все расставлено, да как между игрушками-бойцами можно проскочить.
Чему его кнут в первую голову выучил: падать правильно. Чаруша поначалу артачился — мол, на что ему. Затем понял пользу. Навык сберегал его чаще, чем сам ждал: случалось и с коня падать, и с крыши сигать, и в овраг кувырком катиться, и в сшибке на землю лететь.
Плашмя чебурахаться, логом, много ума не надо. Сумарок же так наловчился валиться, чтобы и кости сберечь, и вскочить сразу же, противника ошеломив.
Вот и сейчас: едва со стены скользнул, так сразу же, ужом, под толкачи, мешковиной обернутые, нырнул. Те с гудом над затылком прошли, самого не задели.
Вскочил, перевернулся, на бычка приземлился, поймал равновесие, как ономнясь на качелях. От спины гладкой пихнулся, дальше прыгнул, к карусели — махом грядку-грабельки преодолел. На карусели ждали-поджидали. Только заступил, как закружилось-закрутилось, посыпалось со всех сторон...
Как бы не Амулангово
Ничего, вытерпел, прикрылся-сгруппировался, круг проехал. Выпрыгнул, а там меленка с кулачками, ее и ждать не стал: скакнул промеж штырей, кувыркнулся через плечо...
И вся недолга, одним духом снаряды заряженные проскочил.
Шумел народ, свистел, встретили, как героя — мужики тянулись по плечу хлопнуть, а одна девица смуглявая даже в губы поцеловала, обняла жарко, прижалась мягкой грудью. Сумарок, такого не ждав, смутился.
Глазами Ольну искал, но той не было. Зато отца ее углядел сразу: дочь в него уродилась, бледным зимним яблоком. Горий был статен, широкоплеч, белолоб, с голым подбородком и темными глазами. Держался прямо и больше на бойца князевой бороны походил, чем на промысловика-торговца.
К Сумароку подошел, плечи охлопал. И, опять, сбылось по словам Ольны: в дом свой зазвал, на гулянье.
Не стал Сумарок кочевряжиться-ломаться, сразу согласился.
А еще, краем глаза увидал чаруша: отметили его вертиго.
***
Сумарок все поглядывал, не покажется ли девушка Ольна: не показалась. Подумал: неужто отец таков домовладыка, что с женского терему не выпускает, в строгости содержит? Как же тогда по гульбищу одна похаживала? Как из дому утекла в ночь?
Гадал, как бы ловчее разговор на нужное повернуть, да Горий сам помог. Богатыри угощались, хвалились, Сумарок же в стороне сидел. К вину был равнодушен, к снеди богатой — тем паче. Из вежества кубок принял, едва пригубил, так и держал подле себя.
Развлекали-тешили гостей скоморохи ловкие да музыканты, а после, как унялись скоки-голки, вышли к гостям девушки-красавицы. Поклонились; две девушки играть принялись, на свирели и гусельках, прочие запели.
Хозяин, покуда прочие девушками-певуньями любовались, к Сумароку склонился, за локоть тронул.
— Ты, вижу, поумнее прочих будешь. Пойдем, молодец. Расскажу-поведаю, на чем богатство мое держится.
Сумарок поднялся, следом пошел.
Что сказать, известную хоромину себе Горий справил. Дерево золотое, резьба да роспись, посуда и уборы всяческие, потолки высокие, окна — стеклянные...Пожалуй, прикинул Сумарок, в таком богатом доме он и не бывал.
Да и жить, наверное, в подобном не стал. Возвел бы сруб подле реки, чтобы лес неподалеку...
Горий привел в горницу, вперед себя пропустил, створы резные замкнул. Оглянулся Сумарок, огляделся. Покачал головой.
Вместо тканных дорожек — ковры, а стены сплошь в стекле да зеркалах. Убранство богатое.
Горий, из кубка прихлебывая, за Сумароком смотрел.
— Нравится? — спросил, когда чаруша против измысленной из стекла лебедушки встал.
Лебедушка была та точно живая — изогнулась, бедная, крылья распростерла, в сердце стрелу приняв...