Скала альбатросов
Шрифт:
— Синьора графиня, они заканчивают погрузку скульптур, взятых на первом этаже. Сейчас поднимутся сюда.
Это вошла Джизелла. Арианна посмотрела на ее отражение в зеркале. Девушка была бледна, веки опухли. Она ужасно испугалась, и Арианна понимала ее, однако сама не испытывала никакого страха, только нежность к столь перепуганной девочке.
— А вам разве не страшно, синьора графиня? — спросила она.
— Нет, Джизелла, теперь мне уже не страшно. Да и ты не бойся. Они ничего не сделают. Унесут скульптуры, заберут картины, но нам ничего не сделают. Возвращайся к себе, дорогая, и успокой остальных. Скоро приедет граф Серпьери и составит нам компанию. Иди, помоги сервировать стол. Скажи Джованни, чтобы накрыл на двоих в соседней гостиной.
Джизелла вышла.
— Подойдет
— Нет, не это! Оно слишком идет мне. Не хочу надевать его для графа Серпьери. Это излишне. Хоть я и готова стать его любовницей, не следует столь открыто предлагать себя.
Марта нахмурилась и ушла в гардеробную за другим платьем.
Персиковое платье, подумала Арианна, она еще ни разу не надевала, и не хочется делать это впервые для графа Серпьери. Да, но тогда для кого же? Джулио больше нет. Она перебрала в памяти всех друзей мужа. Никто не достоин такой чести. Может быть, Марио? Да, для него она надела бы это платье. Она удивилась. Марио она больше никогда не увидит. Они злобно оскорбляли друг друга при последней встрече. Хуже, чем неприятели, готовые столкнуться на поле битвы. Но бойцы осыпают оскорблениями противника, чтобы распалить себя, обрести силу и мужество, отогнать мысли об отступлении и действовать безжалостно. Падре Арнальдо как-то рассказывал ей об этом. Именно так вели себя и они с Марио. А может, Марио и не был вовсе таким озлобленным, может быть, только ей одной все представляется в таких кровавых тонах.
За последние три месяца она видела столько крови. Слишком много мертвых. Сначала тело мужа; потом там, в Арсенале, трупы на вилле «Летиция» и брошенные на дорогах… Нет, хватит воспоминаний.
Она осмотрела свое лицо, желая убедиться, что не переусердствовала с красками. Опять вошла Джизелла, остановилась у балкона, всхлипывая.
— Ну, что там еще случилось? — спросила Арианна.
— Еще кареты подъехали, — сквозь слезы проговорила девушка, — они увезут у нас все, даже кровати. Что мы тогда будем делать?
— Успокойся! Зачем им кровати! Им нужны картины, что амсят тут, на втором этаже.
Арианна хотела подкрасить губы, но они дрожали. Ладно, решила она, улыбаясь, графиня Веноза не должна унижаться до чувств, какие владеют ее служанками. Она — графиня. Самое большее, что она может позволить себе, — швырнуть помаду в зеркало и вскипеть гневом против Бога, этого безжалостного тирана, заявить Ему, что их дом был лучше любого рая, пока не убили Джулио. Пока не явился Наполеон.
Внезапно оглушительный грохот потряс весь дом, как будто упала с большой высоты статуя. Даже зеркала задребезжали. Арианна положила помаду и прислушалась, глядя на мертвенно-бледную Марту, съежившуюся в кресле и зажавшую уши. Чей-то голос на чужом языке ругал кого-то во дворе, произнося слова, не предназначенные для дам.
Возле зеркала стояли два флакона с духами. Арианна взяла один из них в форме амфоры и понюхала. Нет, запах слишком резкий. Выбрала другой флакон, цилиндрический, и капнула на мочку уха, на запястье, за корсаж.
— Неужели тебе и в самом деле не страшно? — удивилась Марта.
— Нет, не страшно. Я уже ничего не чувствую. Так лучше.
— Это твое спокойствие страшнее слез всех служанок и моего ужаса. У меня внутри все дрожит. А ты не гордись своим равнодушием. Я думаю, страх вернется, и тебе станет так же жутко, как мне, как всем другим. Сейчас тебе кажется, будто уже больше нечего бояться в жизни. Но тебе многого следует опасаться в себе самой. Ты должна защищаться от равнодушия и снова обрести способность пугаться зла. Должна найти в себе силы опять полюбить кого-то. Тебе же всего двадцать два года. Ты не можешь сидеть перед зеркалом этаким каменным изваянием, ты бросаешь вызов самой себе, я знаю тебя, но мне не нравится цель, которую ты поставила перед собой;
— Я не хочу больше слушать тебя. Ты уверяла, что мне не следует ненавидеть Марио. Я так и сделала, я простила его. Ты говорила, что я не должна оглядываться на прошлое, никогда не должна жаловаться, а смело смотреть вперед, я так и сделала. Я не жалуюсь, как видишь. Не оплакиваю смерть Джулио,
— Ты лжешь! Ты притворяешься!
— Нет, поверь мне, не лгу и не притворяюсь. Я ничего больше не чувствую, и это замечательно. — Марта посмотрела на нее с недоверием. — Не веришь мне, знаю. И все же это так. Так лучше. Спокойно встречу Серпьери, попрошу помочь. Я даже готова стать его любовницей, лишь бы он выручил меня. Он должен найти посредника для продажи оружия.
— Деньги! Деньги! Ты походишь на этих подлых захватчиков. А доброта? Тебе не нужна доброта?
— Нет, мне больше не нужна доброта. Ни в чем из того, чему вы обучили меня, я больше не нуждаюсь. Будь доброй, вежливой, искренней, великодушной, терпимой, преданной, нежной… Чего стоит сегодня все это? Ничего! Лучше бы вы научили меня лгать, хитрить, лукавить, предугадывать, обманывать, предвидеть и предупреждать зло, смерть. Сейчас мне гораздо больше помогли бы эти качества, которые вы называете пороками. Жизнь была бы намного лучше, будь они у меня. А мне именно теперь приходится срочно приобретать их. И все равно я обрету их, хоть ты и осуждаешь меня.
— И все же ради тех добродетелей, которым мы научили тебя, есть смысл жить и бороться.
— В другие времена ты была бы права. Не будь революции. Но она свершилась, и теперь в цене другие достоинства. Серпьери тоже не прав, уверяя, будто люди сегодня сражаются за новые идеалы. Он ошибается, но я поостерегусь говорить ему о заблуждении. Совсем недавно я забавлялась, споря с ним, — тогда был Джулио. А сегодня уже не могу позволить себе подобную роскошь. Оставлю ему его иллюзии. Мужчины сражаются, воюют, стараются завладеть богатством, которое аристократы накопили за столетия, бьются за коллекцию, собранную Джулио, за поля, обработанные плугом, за цветущие луга, за реки, полные рыбы, за прекрасные здания, строившиеся все эти годы, за комфорт, который доставляют эти лома, за возможность дарить своим женщинам кареты, наряды и драгоценности. За хорошую еду. За богатство они сражаются. А не за братство, равенство, справедливость и не ради славы. Это Наполеону нужна слава. А французы, его солдаты, сражаются за обогащение. Я тоже буду биться за богатство — за то, которым мы владели и которое у нас отняли. Милая, я не хочу возвращаться назад. И ты не должна забывать это, когда мысленно осуждаешь меня.
— Я не осуждаю тебя. Я люблю тебя и не хочу, чтобы ты погубила себя.
— Какое платье выбрала?
— Вот это, голубое, мне кажется, подойдет.
— Прекрасно. Помоги надеть. Оно еще впору.
— Да, ты ведь похудела на несколько килограммов.
— Тем лучше.
В дверь постучали. Вошел Джованни.
— Синьора графиня, граф Серпьери в гостиной, ждет вас.
— Спасибо. Обед готов?
— Да, когда графине будет угодно…
— Подожди немного, Джованни. Сначала мне надо кое о чем поговорить с графом.
— Он заметно расстроен. Прежде чем подняться сюда, задал несколько вопросов французскому офицеру. Но тот, насколько я понял, ответил, что выполняет приказ, полученный от Бертье.
Арианна легкой поступью вошла в гостиную. Серпьери не заметил ее. Он смотрел в окно, на лужайку перед домом, где хозяйничали французские солдаты. Лицо его было печальным, он теребил ус.
— Томмазо! — негромко окликнула его Арианна.
— Ох! Арианна! Простите меня, я не слышал, как вы вошли, — сказал он, подходя к ней и с поклоном целуя руку.