Скала альбатросов
Шрифт:
Арианна приблизилась к Наполеону:
— Простите за беспокойство… Но я рискнула бы просить у вас всего несколько минут. Я хотела поговорить с вами о двух семейных реликвиях, которые мне очень дороги.
— К вашим услугам, синьора. Вы нисколько не обеспокоите меня. Я здесь для того, чтобы выполнять пожелания миланцев. А мы, дорогой господин д’Эрил, еще увидимся.
— Пройдемте, графиня, в сад, там спокойнее, — предложил Бонапарт.
Он галантно уступил ей дорогу, пропустив справа от себя. Некоторое время они шли молча. Арианна уже не раз бывала во дворце Сербеллони и обратила внимание, что галерея, ведущая на веранду и в сад, заметно преобразилась. Теперь она была обставлена
У Арианны мелькнула мысль: «Интересно, какой француз топчет сейчас мои ковры?» Кто знает, куда делись ее картины?
Прогуливаясь рядом с Наполеоном, Арианна краешком глаза следила за ним.
Лицо генерала, бледное и худое, показалось ей бесспорно привлекательным.
Он действительно очень небольшого роста, отметила Арианна, наверное, верхом на коне полководец выглядит величественнее.
Не зря же знаменитые художники, как, например, Давид, писали Бонапарта на горячем, вздыбленном скакуне.
Пока Наполеон беседовал с Мельци д’Эрилом, он показался Арианне слегка неуклюжим.
Теперь же она заметила в его лице некоторое высокомерие.
Впрочем, поправила себя Арианна, и все это ей, вероятно, только кажется, уж слишком она взволнована.
Она еще раз внимательно всмотрелась в Наполеона.
Нет, сейчас, когда генерал спокоен, он даже не лишен обаяния.
— Что за трагедия у вас, синьора?
— Когда ваши войска были почти у ворот Милана, убили моего мужа.
— Как? Кто?
— Его и моего родственника, сопровождавшего мужа, избили палками, потом связали им ноги и бросили вниз головой в канал, — она умолкла, борясь с подступившими слезами.
Наполеон взял ее под руку и остановился:
— Кто эти негодяи, скажите мне! Я отдам их под суд.
Арианна увидела, что лицо Бонапарта помрачнело, скулы его напряглись.
Она опустила голову:
— Я не знаю кто. Какие-то миланские фанатики, которые именем революции безрассудно мстили знати. А мой муж, как вы, конечно, знаете, немало сделал для Милана, борясь за терпимость и свободу идей. Граф Веноза был просветителем. Он выступал против крайностей Французской революции. Будь он жив, то стоял бы сейчас рядом с Мельци д’Эрилом.
Наполеон понимающе кивнул.
— Синьора, у вас есть дети? — поинтересовался он.
— Да, у меня сын, ему пять лет. Он был ранен, но теперь ему лучше.
— Что я могу сделать для вас? Вам нужны деньги?
— Нет, генерал, благодарю, я как-нибудь выйду из положения. Я пришла попросить вас вернуть мне две вещи, которые мне особенно дороги. Мой муж собрал большую галерею живописи и скульптур. Его коллекцию у меня отобрали. Я понимаю, Франция сейчас очень нуждается в средствах. Но там были две картины, с которыми мне очень больно было бы расстаться. Два полотна работы Аппиани. Портрет моего мужа, Джулио Венозы, и мой портрет, написанный в годы моей юности на Тремити.
— А вы жили на острове?
— Да, на острове цвета розы и меда, над которым летают тысячи королевских чаек и множество альбатросов. Эти несколько островов архипелага Тремити похожи на корабли, вставшие на якорь посреди моря — такие они, мои острова, крохотные.
— Мой родной остров тоже чуть больше корабля, — сказал Наполеон, задумчиво глядя вдаль. — Мать родила меня под грохот пушек, крики умирающих и стоны порабощенных. И мой отец вручил ей кинжал, чтобы она держала его возле люльки. В детстве я скрывался среди скал и с тоской смотрел, как уходят в море парусники. Корабли приходили и уходили, а я вынужден был оставаться
— Я тоже потихоньку плакала, когда исчезали парусники. И с радостью встречала их возвращение, мечтая когда-нибудь уплыть на своем собственном судне. Я покинула свой остров, но глухой ночью и на судне контрабандистов.
Они опустились на мраморную скамью. Лицо Наполеона по-мальчишески оживилось.
— Вот как? На судне контрабандистов? Значит, ваша земля тоже изгнала вас. И я, знаете ли, — признался он доверительно, — уплыл на паруснике. Смотрел, как мой остров исчезает в летних сумерках. Трижды возвращался я освобождать его. И в конце концов корсиканцы изгнали меня как француза. Сердце мое переполнялось ненавистью, я жаждал мести, когда видел, как остров, удаляясь, сливается с морем. И я стал смотреть в другую сторону, на запад, на берег Франции, который двигался мне навстречу, необъятный и величественный. Чувства радости и освобождения вытеснили ненависть из моего сердца. Теперь Франция — моя родина. Корсиканцы считали, что отправляют меня в ссылку. Они заблуждались. Ведь я повсюду ощущаю себя как дома. Поэтому Италия — тоже моя родина.
— И я, когда обосновалась на севере, почувствовала себя как дома. Я живу в Милане, и мне хорошо здесь.
— Вы гордая и отважная женщина, — сказал Наполеон, поднимаясь. Он галантно подал Арианне руку, помогая встать. — Вы напоминаете мне мою мать. Именно таковы итальянские женщины. Они прежде всего матери. Мне жаль, что вы в трауре. Вам больше подошел бы белый цвет, моя дорогая островитянка.
Арианна покраснела. Он считает, что ей к лицу его любимый белый цвет, подумала она. Белое платье всегда идет красивым женщинам. Они молча шли рядом. Арианна старалась не смотреть на Наполеона. Она трепетала от волнения. Бонапарт вызывал в ней необъяснимую робость.
Превосходство этого человека не имело ничего общего с другими людьми, которых Арианна встречала прежде, будь то интеллектуалы или аристократы. В воспоминаниях о своей жизни на Корсике Наполеон проявил и столь характерное для итальянцев воображение, и тонкую иронию, и даже поэзию в описании острова. Арианна встречала немало людей, отличавшихся глубоким умом и вкусом, таких как Джулио. Жизнь сталкивала ее также и с дельцами, не знавшими предрассудков и снисхождения, готовыми на все ради успеха в коммерции. Однако встреча с Бонапартом поразила ее до глубины души. К этому великому человеку не подходили обычные мерки. Он не был ни плохим, ни хорошим, ни мягким, ни жестоким. Ее удивило то, что он оказался наделен живым воображением, но в то же время от него веяло леденящей бесчувственностью, словно окружавшие его люди были всего лишь пешками в его игре. Он был во главе государственных переворотов, по его приказу отправлялись на верную смерть тысячи солдат… но его волновали и трогали женские слезы.
Пожалуй, мир еще не знал такого феномена. Характер, манера держаться, интонация, жесты — все в нем отмечено необычностью, невероятностью. Арианне подумалось, что Наполеон ни у кого не может пробудить ни дружеских чувств, ни любви — именно из-за титанической силы своего воздействия. Люди не способны до конца понять его. Они боятся генерала, они восхищаются им, они просят у Бонапарта денег и милостей, которыми он осыпает их, но они не в силах разгадать его замыслов, его побуждений. Наполеона невозможно понять, а значит, невозможно и любить его как обычного человека. Ему суждено абсолютное, беспредельное, немыслимое одиночество. Именно оно и побудило его вступить в противоборство со всем миром. Словно гениальный шахматист, он бросил вызов сразу всем гроссмейстерам земли и твердо намеревался победить в этой партии.