Сказ про Иванушку-дурачка. Закомурища тридцать третья
Шрифт:
– А то! Читать, писать и считать! И играть в шахматы: чпок, чпок, чпок, чпок!
– Г-хм, эвто любопытно! А я, понимаешь, тожде шахматист! Я тожде люблю чпок, чпок! Да куды эвто ты так спешишь, вежда Добрыня Никитич?
– Ищу друга – добромужественного Илью Муромца! Треба ему срочно помочь!
– Какой ты добруша!
– Да, аз добрыш! Доброконный Илья Муромец гонится тенчас* за недоброжизненным Соловьем-разбойником, так треба свернуть шею энтому, понимаешь, разбойнику, эвтому, воображаешь, нашему отъявленному матерщиннику Соловью: хрясь, хрясь! А ты куды эвто так спешишь, доброхвальный Ващще Премудрый?
– Я детектив,
Тутоцка Внутренний Голос прошепетал Иванушке:
– Г-хм! Чьто за шум, а драки нет? Доброй драки!
– Эй, ёшкина кошка! – громко завопил Иванушка в открытое окошко. – Чьто за шум, а доброй драки нет?
– Не будет доброй драки, я очень смирный, хоча и очень добрый! – зычно завопил богатырь и – чпок, чпок! – выпростал-таки ступни из земли. – Давай лучше, дедушка, будь уж так добр, в шахматы сыграем! У меня с собой дорожные шахматы, я очень доброазартный, понимаешь!
И Добрыня слез со своего коня, увязшего в земле, и вынул из кармана штанов миниатюрную пластмассовую коробочку с карманными шахматами «Ленинград».
– А давай, ёшкин кот! – азартно, даже очень доброазартно закричал дедушка и в лихорадке выскочил из хатки.
Дедушкина вша глянула мрачно и тут же обомомлела, однозначно! От страха чуть не околела, понимаешь! Впрочем, не будем больше о неудачном...
– Г-хм! – сказал Внутренний Голос Ивану.
– Г-хм! – ответил Внутреннему Голосу Иван.
– Иван, ёшкин кот! – доброазартно закричал дедушка.
– Шо?
– Шо, шо! Надоть чьто-то на землю постелить, чьтобы сесть можно было!
– А шо можно постелить?
– Шо, шо, ёшкин кот! Тащи скорей скатерть-самобранку! Ее постелим!
Иван вынес дедоньке скатерть-самобранку, попахивающую нафталином. Дед постелил ея прямо на путю и сел с Добрыней на скатерть играть в шахматы, несмотря на ея громкую брань. Иван взял на себя роль рефери и присел сбоку. Рефери и шахматисты вдохнули нафталиновый запах, задумались и нахмурились, ну вылитые хмыри, трождызначно. Все остальные: Арина, избушка, сортирчик и похрусты – окружили игроков полукругом и стоя принялись болеть изо всех сил, понимаешь, чихая от запахов «Тройного одеколона» и нафталина и кашляя от пыли.
– Чпок, чпок! – восклицал дедочка.
– Чпок, чпок! – восклицал Добрыня.
– Чпок, чпок, чпок, чпок! – восклицал, воображаешь, рефери, по пальцам подсчитывая количество взятых фигур.
– Чпок, чпок, чпок, чпок, чпок, чпок! – восклицали, воображаешь, болельщики, тожде по пальцам подсчитывая количество взятых фигур, но тут же бросали эвто безнадежное дело.
А в энто время через дремучий лес, через дром-бурелом* непролазный, а кое-где и через металлолом разнообразный, с энтузизазмом и шумом пробирались три господина с торбами за плечами и с мольбертами в руках. Эвти господа были художники-пейзажисты на пленэре: Виктор Васнецов, Иван Шишкин и Василий Перов, все как один – непоколебимые реалисты в живописи. Все трое, как интеллигентные люди, были одеты в черные смокинги. За художниками крался ощо один господин в черном смокинге – преподозрительный иностранный гражданин Александр Дюма, убежденнейший противник реализма. Крался сей Александр Дюма тожде с энтузизазмом и шумом.
Пейзажисты, внезапно увидев невдалеке скрозь деревья живописную картину
Перов принялся набрасывать картину с тремя колоритнейшими хмырями, сидящими на земле.
– Назову эвту картину «Охотники на привале», однозначно! – радостно сообщил художник коллегам.
– Советуем тебе как коллеги коллеге: назови ее проще – «Три хмыря»! – нахмурившись, посоветовали коллеги коллеге.
– М-м-м! Г-хм! – буркнул Перов, ловко уклоняясь от жаркого творческого спора с коллегами.
Шишкин, жадно перенося облики шахматистов на холст и, само собой, преображая их в яркие художественные образы, жизнерадостно поведал:
– А я свою назову «Утро в сосновом лесу», двождызначно!
– Советуем тебе как коллеги коллеге: назови ее проще – «Три медведя»! – мрачно посоветовали коллеги коллеге.
– Г-хм! М-м-м! – буркнул Шишкин, привычно уклоняясь от жаркого творческого спора с коллегами.
При энтом художник почему-то набросал не трех, а четырех бурых медведей.
– А я! А я! – сияя, воскликнул Васнецов.
– Штё ты? Штё ты?
– А я свою назову проще некуда: «Богатыри», понимаешь! – и он швидко принялся набрасывать на холсте образ Добрыниного коня.
– Советуем тебе как коллеги коллеге: назови ее еще проще – «Три богатыря»! – угрюмо посоветовали коллеги коллеге.
– М-м-м! Гм-м-м! – буркнул Васнецов, неуклонно уклоняясь от жаркого творческого спора с коллегами.
– А я! А я! – ликующе прошептал Александр Дюма, преподозрительно чиркая что-то в своем блокноте.
– Штё ты? Штё ты? – дружно закричали все трое художников, давно уже заприметившие своими вострыми художническими очами преподозрительного иностранного гражданина в кусте шиповника.
– Вот эвто фельетон так фельетон! Я толькя штё родил концепцию моего нового романа! Ах, энто означает брызги шампанского в кабинете главного редактора ближайшей парижской газеты в скором будущем!
– А ты разве романист? Или фельетонист? Разумеется, реалист? Ну явно – совсем начинающий! – дружно закричали все трое художников, давно уже составившие свое мнение о преподозрительном иностранном гражданине.
– Да, я начинающий романист – фельетонист, понимаешь! – прошептал Александр Дюма, продолжая преподозрительно чиркать что-то в своем блокноте. – Я толькя штё опубликовал в газете свой новый роман – фельетон «Шевалье д’Арманталь»! И теперетька рыскаю в поисках идеи следующего романа – фельетона!