Сказания не лгут

Назаренко Татьяна

Зря радовался…

Где они, эти хаки? Недалеко – Атанарих их даже видел – несутся вдоль берега на низкорослых конях, улюлюкают, зарятся на караван. Но река, по которой идут суда, широка. Кораблей у хаков нет, они ездят на конях. А их ужасные луки тут безопасны. Даже если хакийские стрелы летят дальше, чем стрелы венделлов, какой смысл обстреливать либурны, до которых нет возможности добраться? Больше следует опасаться имеющих быстрые суда фрейсов, или сёров*, но Басиан идёт не один, а с другими купцами. На такой большой караван только безумец решится напасть. Так что опасность, о которой Атанарих наслушался, нанимаясь к Басиану, кажется ему раздутой, словно рыбий пузырь.

Не подходить близко к берегу, останавливаться на ночлег на островах, выставлять дозор – и можно спать, как в отцовском доме, ни о чём не беспокоясь. А он–то надеялся, что вернувшись, сможет рассказать на пиру о своих подвигах…

Атанарих не сразу понимает, что напевает вслух:

– Веди меня, дорога,

Веди куда–нибудь,

Далеко–далеко!

Спохватывается, краснеет от досады и воровато оглядывается: не слышал ли кто? Он не умеет слагать песни так хорошо, как его отец или Хильперих. И слух у него не слишком точен. Да что оглядываться? На либурне всегда кто–нибудь рядом окажется. Ну, гребцам не до того, а вот воины или торгаш наверняка слышали. Показалось, что сидящий рядом толстенький, подвижный Басиан, хозяин каравана, насмешливо щурит глаза, и с противной ухмылкой человека, который помнит тебя, когда ты ещё в колыбель мочился, понимающе кивает.

Ну и альисы* с ними! Голос у Атанариха приятен, а сфальшивить, распевая песню, которую никто до тебя не пел, нельзя. Как нельзя сбиться с пути, если не знаешь, куда идёшь.

– Басиан – поворачивается Атанарих к крексу. – Расскажи мне о хаках.

За долгий путь Атанарих много раз просил Басиана рассказать, и каждый раз внимательно слушал скороговорку купца, где причудливо мешалась книжная речь с обыденной: «В давние времена были народы небывалых великанов, которые в своей гордыне прогневали Солюса*, и тот заточил их в землях на краю света. Но, по грехам нашим, Солюс попустил им выйти из тех земель. Языка они не имеют, а только кричат, подобно зверям: «Хак–хак!» – за то их так и зовут – хаками. Воюют у них только жёны, а мужи их ростом малы, нравом робки, в кибитках сидят, растят детей. Хаки эти с малолетства садятся в седло и верхом всю жизнь проводят – на конях и едят, и спят, и совокупляются в повозках, и когда детей родят, то в колыбелях за плечами возят. Едят конское мясо, которое сырым кладут под седло и так вялят. Пьют конское молоко. Одеваются в конские шкуры. Всё, что не даёт конь, добывают грабежом или выменивают у торговых людей». Но теперь купец только ворчит:

– Сто раз рассказывал! Через день доберёмся до Торгового острова, сам насмотришься! Ты вот что лучше послушай. На Торговом острове закон таков – ссоры и драки запрещены.

Атанарих морщится:

Знаю! Сто раз слышал: все вокруг сразу разнимать кинутся, правому и виноватому по шее наваляют, потом платить пеню придется…

– Сто первый послушай, - ворчит Басиан, - Пени за тебя кто платить будет? Введешь в убыток. – и смеётся.

Атанарих понимает, что Басиан шутит, но улыбаться не хочется. Вздыхает раздражённо, поднимается и отходит к мачте. Достаёт меч из ножен. Тот огнём горит на солнце, и Атанарих раздражённо засовывает его обратно. За дни пути по реке он успел его на пять раз отменно наточить и до зеркального блеска отполировать. И каждую железную бляху на своей боевой куртке, и шлем…

Когда же он будет, этот Торговый остров?!

* * *

Торг шёл уже давно. Покупательница – шарообразная хака в парчовом халате, едва не ломающемся от грязи, – яростно тыкала пальцем в амфору с вином, потом, рыча и лопоча

что–то, совала короткой лапой за свою жирную спину. Там, со связанными руками и палкой поперёк рта, чтоб не кусалась, стояла светловолосая женщина. Пленница была одета в грязную, порванную в нескольких местах рубаху: хаку мало волновала внешняя привлекательность товара. И то правда – не наложницу, а работницу продавала толстозадая воительница. А рабочие стати и так хорошо видны. Раба ещё молодая, крепкая, здоровая.

– Да что мне твоя дохлятина? – ласково бормотал и медово улыбался, но не уступал Басиан. – У нас такого добра в Нарвенне, что на тебе вшей.

Атанарих почесал нос, пряча улыбку. Точно. Уж на что воняли, пропотев от работы, гребцы на либурне, а такого запаха юноша отродясь не нюхал. Говорят, хаки вообще никогда не моются, а одежду таскают, покуда не порвётся и не сползёт с плеч.

– Быр–тыр–дыр! – брызгая слюной, пыхтела раскрасневшаяся хака, задирая на пленнице рубаху и показывая крепкие ноги, предлагая пощупать мускулы: мол, хороший товар.

– Отдам я тебе вино, только не за эту скотину, а вот за это! – Басиан беззастенчиво ткнул в тяжёлую золотую фибулу на массивной груди бабищи. – Ну, давай, соглашайся. Вино отменное.

– Быр–тыр–дыр! – рычала, тараща узкие глазенки, хака, мотала головой, её длинные сальные косы метались, как змеи.

– Тогда нет, – мотал головой и махал руками в ответ Басиан.

Хака, переваливаясь, сердито пошла было прочь, но видно хотелось ей купить вино. Вернулась, показала два пальца, потом на кувшин, потом на фибулу.

– Быр–тыр–дыр? – это было уже согласие.

– Идёт, – кивнул Басиан, махнул рукой, – Забирай.

Бабища отстегнула фибулу, небрежно бросила на дощатый прилавок, потом оглянулась. Две её спутницы – обе в замызганных овчинных халатах, подлетели, потащили прочь кувшины, а знатная хака со своей пленницей двинулась за ними. Басиан удовлетворенно спрятал фибулу в поясной мешочек, почесал вспотевшую шею:

– Ну, вот, другое дело, а то на что мне её пленница? Того гляди – убежит, а держать в путах – подохнет.

Атанарих подумал, что крексы в этом отношении куда более выгодные рабы – у них нет гордости. А эта – умрёт, а в неволе жить не станет.

– А не обманешь этих зверей. Плохое вино брать не стала, самое лучшее взяла, – внезапно закончил Басиан. – Избаловались. Раньше всё подряд хватали.

Тем временем хаку с пленницей остановили два мортенса*. Порывшись в котомках, достали оттуда несколько шкурок, отдали хаке. Та бросила верёвку и, равнодушно поглядывая по сторонам, вразвалку направилась дальше. Рабыня, едва её избавили от кляпа, злобно закричала вслед бывшей хозяйке. А как руки развязали – и вовсе! Кулаки сжала, рванулась вслед бывшей хозяйке, но мортенсы повисли на ней и удержали. Та опомнилась, и только плюнула вслед. Юноша невольно начертил на груди знак, оберегающий от колдовства – вдруг проклятье прилетит не тому, кому послано? Эти лесные – такие искусные, что и драться им не нужно. Нашлют порчу по ветру. Басиан тоже осенил себя знаком Солюса. И сказал не без досады:

– А наших вот не выкупают…

Помолчал и продолжил назидательно:

– Дикари эти лесные – тоже не овцы невинные. Сами рады чужое украсть. Я помню, однажды, – тогда ещё молодой был, с отцом своим торговал, – нагнали они нас на челнах. Я так и не разобрал, фрейсы это были, или мортенсы. Ночь, темно, речи я в ту пору не слишком знал… В двух днях пути отсюда. Да тем же оружием, которое мы им продали, и отняли у нас всё. И шкурки, и золото, и рабов. Ладно, хоть людей живыми отпустили. Что скажешь?