Шрифт:
Пролог
Юрка не придавал значения снам, особенно кошмарным. Это сестра любила в них копаться, да и то не могла явно определиться, в какую из версий верить. То толковала по Фрейду, подтверждая таким образом, что ничего, кроме уже имевшегося в твоей башке, в них не появится. То, ссылаясь на верования коренных народов Сибири, утверждала, что сны есть результаты странствий могильной души по иным мирам. Якобы, пока человек спит, эта душа выбирается из головы. И, бродя повсюду, видит всякую всячину про этот и другие миры. Ну и прочая фигня из области фэнтези. А иногда сестрёнка и вовсе загибала: мол, сны
Да какая разница? Сон – он и есть сон, посмотрел – забыл. Ну, иногда, не сразу забыл. Как в анекдоте: «Скажите, мучают ли вас эротические сновидения? – Доктор, ну почему же мучают?»
Но сегодняшний сон отличался такой реалистичностью, что, проснувшись, Юрка испугался: где, чёрт побери, его оружие?! И потом некоторое время не мог сообразить, почему в доме не пахнет дымом, железом и давно немытыми мужскими телами? Куда делся земляной пол, шкуры на дерновых лежанках?
Потом окончательно очухался и понял – сон это был.
Разумеется, сон. Насколько он помнит, никогда не жили на земле народы венделлов, фрейсов…
Значит, и войны этой не было. И свирепых богатырш–хак.
Не было и крепости, называвшейся Хардусой.
Только вот едва прикроешь глаза, так сразу и видишь: ограда, крытые дёрном длинные дома, золотой идол в центре…
Не было никакой крепости, и никто не брал приступом её ворот! Хотя сердце до сих пор колотится: враг прорвался! И радость подкатывает к горлу – перебили стерв!
А в ушах всё ещё звучит крик Фритигерна: «Атанарих, огородами побежала! Кобыла!»
И верно, одна из хак, почуяв, что иначе не спастись, метнулась между домами и – сараями, через огороды к невысокой стене ограды. А они – всё сплошь молодёжь, прибылые* в дружине… нет, в хардраде, так у них дружина называлась, – ломанулись вдогон. Он сам первый её настиг, ударил древком копья в спину, так, что бегущая упала ничком. И нам мало было убить её – хотелось поиздеваться, натешиться. Сердце до сих пор колотится от азарта погони, предвкушения забавы.
Он перевернул добычу на спину, и с удивлением увидел редкие усики и бородку на лице врага… Мужик это был – не баба. А все думали, у хаков только бабы воюют. И, оглянувшись на сопящих и гогочущих от предвкушения кровавой забавы товарищей, он молча перерезал хаку горло и показал в сторону ограды: выкиньте, пусть его свои похоронят по–человечески.
Кто это сделал? Атанарих, или всё–таки Юрка? Спросонья он никак не мог найти границу между собой из сна и собой проснувшимся.
Чёрт, приснится же такое!
Уже окончательно проснувшись, он предпочёл ещё раз осмотреться, чтобы убедиться, что находится в своей квартире.
Ну да, а где ж ещё?
Вот будильник электронный – показывает, что до подъёма осталось два часа. Диск с фильмом "Титус" - скоро со столика свалится - поправить надо... Зря этот термояд на ночь смотрел! Компьютер в темноте гудит – снова выключить забыл. Гёлфренда под боком посапывает. И пахнет от неё дорогущим гелем для интимной гигиены, туалетной водой «Секси граффити», а не потом и чем–то кисловатым… э… не хотелось думать грубо о той женщине из сна. Как же её звали? Берта… Теодеберта, кажется? Или Фридиберта? Запах ещё помнился, тело – крепкое, ширококостное, всё веснушчатое – помнилось, а лицо и имя – уже с трудом.
Да какая разница, как её звали, и какое у
Ни–че–го не было!
Всё спокойно.
И безопасно.
И скучно…
Юрка перевёл дыхание и улёгся в надежде, что этот сон приснится ему снова.
И, задрёмывая уже, подумал: «А вдруг это правда было? Или есть… где то… не здесь…»
Объяснение незнакомых слов и выражений.
Прибылый – волк первого года жизни, так же – молодой воин, первый год живущий в хардусе.
Глава 1
Не оттого, что я на год моложе,
я менее удачлив и любим?
В. Шекспир. Тит Андроник.
1468 год от основания города Мароны.
Мерный плеск вёсел убаюкивает. Солнышко пригревает так, что даже не думается об осени, которая на полуночье мира такая же сырая и тоскливая, как в Нарвенне зима. Выжженная за лето равнина – с одной стороны и крутые обрывы – с другой. Мыслитекут вяло и непонятно куда.
Дорога – по суше ли, по воде – всё одно. Атанарих, сын Хродерика, не раз слыхал: если всё время ехать, куда глаза глядят, то можно добраться даже до того света. Он в это верит, хотя, прошёл за лето столько дорог, сопровождая купца Басиана... Выучился с мачтой и снастями управляться, в шторме был. Кормщик даже похвалил его. Бился с разбойниками, самому приходилось нападать. Повезло вот – ранен был. Несильно, и на молодом теле всё зажило, как на собаке. Но Басиан раскудахтался, словно баба, перепугавшись, и после этого его опека стала совсем невыносимой. Помощники Басиана, крексы, даже шутили – не поймёшь кто при ком телохранитель: Атанарих при купце, или купец при Атанарихе? Но разве для этого сын славного воина отправился с торгашом, чтобы сидеть собачкой у хозяйского кресла?
Юноша горько усмехается. Как говорил его воспитатель, раб–крекс* Антиной, правда – не то, что было, а то, что помнят. А помнят в Нарвенне ту попойку в лупанарии, когда разгулявшиеся парни, венделлы и крексы, гоняли по улице голых шлюх. И то, как отец отчитывал наутро перед всеми домашними своего младшего. Атанариху не надо сильно напрягать память, чтобы вспомнить покрасневшее от гнева лицо доблестного Хродерика и услышать его громкий, хрипловатый голос. Как привык отдавать команды в бою, перекрывая звон мечей, так и дома говорил. Своды просторного, ещё крексами построенного дворца, отражали трубный бас. А голова Атанариха и без того болела с похмелья.
Отец расхаживал по зале, словно разъярённый лев в клетке. Бросал яростные взгляды на потупившегося сына, выплёвывал слова, будто мечом рубил:
– Мало мне чести иметь такое дитя! Разве для того твоя почтенная мать мучилась, рожая тебя, чтобы ты покрывал наше имя позором, бражничая с крексами?!
Даже сейчас, вспоминая слова отца, Атанарих чувствует, как приливает кровь к щекам, и от мысли, что по покрасневшим лицу и ушам все на либурне* догадаются, о чём он думает, становится ещё стыднее. Атанарих с деланной неторопливостью достаёт гребень, распускает косички и расчёсывает волосы, пряча не к месту залившееся краской лицо. Прогнать мучительно–постыдные воспоминания он не может.