Сказания о недосказанном
Шрифт:
– Ну да пусть, теперь их, радует и помогает тепло молодых сердец.
И, месяц.
И год.
И всю жизнь.
*
… Нам заново накрыли на стол; коньячок и отменная закусь. Угомонили.
Принесли ещё…
Остались четыре человека.
– Витя мой уже передодрёмывал в кресле. Ко мне обратился дружка жениха.
– Пойдём, подышим.
– Мы двое вышли. Он покурил. А потом заговорил.
Заговорил таким, такиим святым, почти елейным голосочком.
– Я не знал, что можно так играть, и так не
Невеста лежала так, как обнажённая пышнотелая, Даная, на картине знаменитого Рембрандта.
… Мозги сработали не в ту сторону.
А, может, так и надо, было.
*
… Там, в музеях мы смотрим на таких вот красавиц, которые тоже ничем не задрапированы, не покрыты прозрачными как в гареме хана, покрывалами, специально, что бы явилась тайна, тайна невиданного, жаждущего, близости и познания чего то ранее не испытанного, таинственного, рассчитанное на похоть самого хозяина гарема, а не таких, как эта.
Мы, художники, искусствоведы и просто зрители, приходим в музей, галерею, смотрим на полотно, ожившее от прикосновения кисти Мастера. Его чувств, и, конечно не тех, которыми живём сейчас и здесь в своём бренном теле.
Мы изучаем полотно, высоту мастерства, глубину мысли, в те, далёкие прошедшие столетия. В наших мыслях только композиция, цвет, свет, и как это такое можно сделать, сделать, на тряпочке, холсте, что бы оно засияло, светом, а не похотью.
… Но.
Снова.
– Меня, как, толкнуло, нет, погладила рука, нежного Ангела и, направила эта рука мои чувства глаза и память, на то, что даёт мысль, а не похоть, хотя теемааа…
– Право господина,
– Картина художника Василия Поленова … Мы увидели это полотно на экране, и, в аудитории, где мы, будущие, уясняли суть этого шедевра, художники, почти созревшие, восприняли, особенно Генка Рябков. Воскликнул. Вот бы меня ттуды его в качель. Майя Васильевна его выставила вон и сказала, что это искусство нужно видеть, но не такими слепыми глазами похоти. И, и потом пошло поехало. Цвет. Композиция. Сложная тема. Урок. Истории. И далее наука. Мастерство…и. никаких низменных или просто мужланских настроений…
– Это было тогда…
А.
А…
– Сейчас.
А, тут…
– Её прелести девичьи – два вулкана, дышали два гейзера, готовые взорваться горячими струями диких чувств, от нежного только прикосновения, святая – святых, на последнем предохранителе, отдаться этой буре, которую она так долго ждала.
… У меня сработала аварийная защёлка – предохранитель, как, ну как у минёра… Ноги приросли к деревянному порогу, как магнит, которым огромные портовые краны грузят, металлом, загружают трюмы стометровых сухогрузов. Я не смог перешагнуть
Танталовы муки.
Взрыв…
… Роскошная фата, сияла, светилась, манила, у изголовья брачного трона…
– Не трясись. Иди. Не бойся, Иди.
– Теперь она не укусит…
– Иди, ты заработал…
– Будешь вспоминать потом всю свою жизнь.
***
… Право господина, мы проходили на лекциях по теории мирового искусства. Некоторых ребят тогда ещё шокировала, и сама тема и, цветные слайды, репродукции, которые светились на экране, в классах училища, а потом институтских аудиториях.
… В музеях, – урок, и было совсем, не так, – там искусство, свои законы,– точный рисунок, колорит, компоновка и много, много ещё того, что называется творчеством, – творение ума и рук Человека.
… Здесь, сейчас, было другое, голенький натурализм… Обнажённая, но совсем не Маха, знаменитость.
А тут, а таам…
Это была, точно она…Венера Урбинская, Леонардо, оставленная потомкам на века…
– Это длилось, вечность, это были секунды.
Я развернул свои дрожавшие оглобли…
А он, взял меня за локоток и повёл в логовище Морфея, где спали медведи шатуны, – сенцы, и вповалку лежавщие и созревшие, упившиеся.
Остановились. Все дрыхли. Показал мне…
– Вон, видишь. Это он, герой. Жених. Теперь муж. Он уже уелся. Но не груш. Ему всё равно. И завтра будет всё так же.
Пошли. Не зевай Хомка, на то ярмарка.
– И он снова повёл меня нежно и за локоточек. Дверь тихонечко в спальню для молодых отворил. И снова немая сцена.
… Она уже лежала так, в полуобороте, к нашим лирическим нагловатым, похотливым, вопрошающим, желающим, растерянным, но, уже не лицам…
… Она, и её невинность улыбались. Нет, они сияли. А губы и те и другие…
Шептали… – обними, поцелуй. Ну, приголубь, приласкай…
Ну, что же тыы?
*
… А, по её щекам, горячим, горящим, пылающим, – катились, сверкали, мерцали светлячками, жемчужинки – слёзы надежды.
***
… Ещё дважды звенели хрустальные рюмочки. Выпили и за молодых и на коня. Упаковали и, нас, дарителей такого веселья. Сунули мне в карман, на дорогу, и ребятам однокашникам, угостить и чёкнуться, рюмочками за молодых. За их будущую счастливую жизнь.
В четыре утра мы были дома.
***
… Прошло, пролетело пол года.
… Я понял, что праздники, да такие весёлые, это хорошо, но приехать в такую даль за тысячи километров, в комариный край, в такую холодрыжину, с тёплой, цветущей, хлебной, винной Кубани…
А здесь, рядом Москва, Третьяковка, музей им. Пушкина с целыми залами импрессионистов. А музей Восточных культур!…А Большой театр, балет. Оперы и оперетты…
… Продал. Предал. Отдал, хотя, со скрежетом в сердце…