Сказания о недосказанном
Шрифт:
– А вы вспоминайте то, что я вам говорил. Помните меня. Не поминайте, а поомниите, хоршее и не путайте это понятие – конец и кончину…
– Ты смотри, брюки гладят. Вот радости, сегодня им домой.
– Вы, счастливчики, смотрите только сразу не напивайтесь, а то снова с отравлением сюда, но только уже не пищевым.
– Ох, мужики, дочь моя, что однажды устроила. Приходит из школы и говорит, что учительница их, с первого бе, просила принести кол. Ну, говорит мужик, я подумал подумал, нашёл огромную суковатую дубинку и понёс в школу. Прихожу, отдаю учительнице,
– Я, правда, просила принести их кал, а не кол. А эта моя не растерялась и говорит своей подружке.
– Оля, а Оля, ты принесла?
– Даа.
– Дай мне кусочек, я отдам учительнице, а завтра принесу и отдам тебе.
– Ай да дочь у тебя, юморист, ах какое понимание взаимопомощи да ещё и
не остаться в должниках.
И, пошла вся братия рассказывать о своих детях, жёнах. Скучают.
– А у тебя что?
– Да я домой не поеду. Я как тот худой, четвёртый механик на корабле. А ты разве моряк. Ты же говорил что художник.
– Глянь, деда ведут. Деда. Ох, зараза надоел, а бабка, смотри в шляпке. Такой дед, гавно, а бабка, глянь, интеллигент.
Деда запихивали в машину, потом предложили тянуть его за ноги, с той стороны. Кто ржал, кто помогал. А он, то ногу сунет, голова не лезет, мешает, то всего тянут и толкают тогда в зад, а он, он никак.
– Кидай его в багажник!
Дед не реагировал ни на что. Он лез.
– Вот чёрт, деда увозят, а нас держат. И кому мы тут теперь в радость! Все стоявшие вдруг, страшными, угрожающими гримасами морщин, и возгласами выразили…
– Ой, мама, мама. Он надоел здесь всем. Вот и выписали. Орёт по ночам, вспоминали, окружавшие этот транспорт. Ночами, да и днём…как он не мог попасть, примоститься на утку. И всё его добро вырывалось на свободу, покрывало постельное, а утка стояла в стороне, но смеялись не все. Он сам и Славка возились во всём этом не совсем радостном смягчённом обстоятельстве. Потом Славка снимал с него штаны, а таам, ох, полным полна эта коробочка по имени штаны, почти сатаны. А Славка так был увлечён, что не видел всей этой радости ассенизаторской, и только подбадривал, ничего, дедушка, ничего…
– Сейчас снимем пижамочку, таак, так, ножку, эту ножку, потом другую. Вот молодец.
– Да они, пижаму дали мне маленькую.
– Ничего. Давай, давай, вторую ножку…
– И, когда результаты отравления полились селью, по рукам Славки, он заорал…
– Ой, дедуля. Что это?!
– Что, что! Не знаешь! Отрава!
– Отрав ле ни еее.
– Что? Чтоб ттеббя!!!
Славка, родственник, уселся на краю кровати. Двинул своё бедное измученное тело в сторону и зацепил деда.
– Дедушка. Я не хотел. Я тебя нечаянно. Что головкой, об кровать? Стеночку? Ничего. Кровать железная. Больно. Ничего. Головка болит. А животик? Прошёл, да? Прошёл – вот и хорошо.
Потом дед после того дня сам справлялся и стал ходить в туалет. По стеночке. По стеночке, но саам.
– А на его тумбочке и табуретке, сиротливо стояли инструменты, – панацея скорой, очень скорой помощи –
…Машина взревела и дед оставил только о себе память и то видимо не на долго. Сегодня же кто то, только может более интересный умирающий отвлечёт этих сдружившихся людей, попавших в такую беду.
… Все побрели по разным углам. Спектакль окончен.
Но покой им только снился. Милиция. Привезли синих.
…Все новенькие, которых готовили до дому до хаты, оживились и не понимали, почему главный, оставил их на пол пути и вышел встречать эту машину, в которой выглядывали в зарешеченные окна, его пропавших вчера синих, которые были почти зелёные. Доктор недолго беседовал с пришельцами, и при всех, любопытствующих и главного сопровождающего отказался принимать обратно этих беглецов. Всё было просто. Они, те. В машине, за решёткой, лечились почти две недели, но цвет лица, как утопленников оставался, по колориту, как сказали бы художники не проходил. И анализы толком ничего не дали результата. Алкоголь при всех анализах показывал, что ему, алкоголю хорошо живётся у них, но когда и где и что. Они, ночью, потом выяснили, конечно, когда первый раз привезли с их конспиративной виллы, не у самого синего моря, а, здесь сотня шагов, рядышком совсем…– склеп. Кладбище. У них там была заначка.
Какая то клей, или палитура, которой в быту пользовали как строительная приправа для отделки. И когда их пообещали посадить в другой санаторий, правда зарешеченный, они принесли пустую бутылку со своих далеко не коллекционных подвалов Ялты. Главный прочёл завод, который выпускал этот настрой материал, и понял, что нужно звонить в этот город и узнать, что это и как их лечить. Алкаши. Развалины. Здоровье сплошная ржавчина. А спасать надо. И, когда дозвонился, прибежал, и почти плакал только непонятно что это было восторг, или оплакивание смехом уходящих к своим пра пра бабушкам. Потом успокоился и рассказал.
– Дозвонился. Объяснил руководителю такого специфического производства ситуёвину, и красоту их лиц, не гримированных специально для кино, а точно, без грима – полуразложившиеся русалки, от такого, этого зелья.
… Услышал смех, я пригрозил, что это уже преступление, а он хохочет. Потом ещё, отсмеялся, успокоил меня, да и себя. Ясным голосом, как на профсоюзном собрании, выдал речь.
– У нас в городе половина мужиков уже ходят такие синезелёные, и ничего. Никто их не трогает. Милиция таких тоже не собирает, и не поют известную прибаутку.
– Мала куча, больше лучше.
И. И потом совсем успокоил меня, слышал, что в морг привозят их чаще всех вместе взятых остальных упокоенных, не по собственному желанию. А эти что. Они добровольцы. Так что не волнуйтесь. Это неисправимо. Я их коньяком не собираюсь угощать. Они выбрали свой путь в никуда. И положил трубку.
– Так что и мы с милицией договорились на нейтралитет. Я их не выписал, они совершили побег. Это уже не моя забота.
– Восемнадцатая палата, ну ка, все домой.