Сказка для сказочника

Плахотникова Елена

–  Вот мы и начнем с белых бахилок. Галочка…

Как-то очень быстро и просто мне помогли забраться на стол, и в четыре руки натянули мне мешки на ноги. Белые, плотные, с завязками под коленом.

–  А зачем?.. спросила я, пока ноги в бахилках устанавливали на специальные упоры.

–  А ты думала, я тебя с грязными ногами на разделочный стол пущу?

–  Юрий Андреевич, - покачала головой другая врачиха. Невысокая, немного сутулая и в очках. Что женщина о вас подумает?

–  Дубинина, а что ты обо мне подумаешь? Кисонька сжал мои пальцы вокруг еще

одного упора, с тряпичной петлей. Вот здесь держись. Во время следующей потуги потянешь на себя. Поняла?

С правой стороны я увидела такой же упор с петлей, вцепилась в нее и кивнула.

–  Так что ты обо мне подумаешь, а то Людмила Витальевна волнуется.

–  О вас ничего. А ноги у меня чистые. Я их вчера мыла.

–  Скажи еще, что тебе выдали стерильные тапочки, - фыркнул Кисонька, что-то делая возле окна.

Кажется, там стоял какой-то столик, но я не уверена.

–  Выдали, - подтвердила я.

Хотя называть тапочками это убожество… Такие же безразмерные чешки-пинетки выдавали в каком-то музее, когда мы всем классом ездили на экскурсию.

–  А ты их записала.

Кисонька вернулся, а к столику у окна отправилась Людмила Витальевна.

–  А вот и не записала. Они сами… Ой!

Опять пошла мощная потуга, и болтать сразу перехотелось. Я задышала открытым ртом.

–  Дубинина, слушай меня внимательно! Кисонька склонился к моему лицу. Глаза не закрывать! Быть со мной в контакте. Вдох полной грудью. Задержать дыхание. Выдох медленный. Повторяю мед-лен-ный. Выдыхать через низ живота. Представь, что у тебя запор. Представь, что ты очень хочешь в туалет. Ты тужишься, тужишься и выдавливаешь! Понятно?

–  Вы хорошо объясняете, - выдохнула я, когда смогла говорить. Образно.

–  Кто на что учился. Ну что, готова?

Я кивнула, и началось: "Вдохнула… задержала дыхание… выдавливай… выдавливай…"

–  Уф! Больше не могу, - выпустила петли, и откинулась на стол.

–  Отлично! Молодчина! Все идет, как надо! Отдыхай, - Кисонька заглянул мне между ног и опять стал слева. Одну руку положил мне на живот, почти под грудью, вторую на колено.

Людмила Витальевна стояла справа, и тоже держала меня за колено.

–  Отдыхай, Дубинина. Когда начнется, сразу говори. Помогу.

Я посмотрела на Кисоньку, кивнула, заметила Юльку на соседнем столе. Она отдыхала, укрытая синим байковым одеялом. А возле Юльки стояла маленькая кроватка-колыбелька, в которой лежал ребеночек. И тут мой отдых закончился. И опять:

–  Вдох. Задержи дыхание. Медленно выдыхай. Дави! Раз. Два. Три. Отдыхай. Дубинина, смотри на меня. Глаза не закрывай.

–  Я не закрываю.

Боли по-прежнему не было. А вот ощущения были очень странные. Мне казалось, что все это происходит не со мной. Хотелось, чтобы все побыстрее закончилось. Чтобы и возле меня стояла кроватка, и в ней лежал мой ребеночек. И чтобы над моей головой перестали болтать. Это почему-то нервировало. А еще хотелось воды.

–  Юрий Андреевич, смотрите…

Рука Кисоньки убралась с моего живота. Но смотреть, чем он занят, не хотелось. Гораздо приятнее

было лежать, пялиться в потолок и ни о чем не думать.

–  Пускай. Лучше уж так, чем на шее.

–  А может…

–  Время еще терпит. Дубинина, ты как там?

Я не поняла, о чем разговор, и не очень-то хотела понять. Мне было лениво что-то понимать, я отдыхала.

Кисонька опять положил руку мне на живот, чуть выше пупка. Весь горб живота заметно сдвинулся ближе к коленям.

–  Отдыхаю.

–  Хорошо, Дубинина, отдыхай и слушай меня внимательно. Ты хорошо потрудилась. Остался последний толчок. Разозлись, закричи, сделай, что хочешь, но эта потуга должна стать последней. Поняла? Надо вытужить ребенка полностью.

–  А он что, застрял?

Я начала приподниматься.

Кисонька удержал меня.

–  Дубинина, ребенок хочет увидеть маму. Ты готова? Где потуга?

–  Сейчас. Сейчас будет, - я опять прижалась к столу, посмотрела на огромную зеркальную люстру. Хорошо, что половина ламп была погашена. Может, они тоже отдыхали, как и я? Сейчас. Будет. Вот-вот… Начинается!

Я вдохнула как можно больше, и вцепилась в петли упоров.

–  Работаем, Людмила Витальевна! Выдавливай, Дубинина! Выдавливай! Хорошо! Получается. Дави! Еще! Дави! Дави! Последнее усилие. ДАВАЙ!!

Я тянула на себя тряпичные петли, словно хотела их оторвать. Всю силу, весь воздух, что во мне оставался, я направила вниз. К животу, к коленям. К врачихе в белом халате, что стояла у меня между ног. Я уже почти сидела, и продолжала клониться вперед, словно хотела заглянуть за холм живота. Рука Кисоньки лежала у подножия этого холма и слегка вибрировала. Живот под его рукой становился плоским и дрожал, как вода в бассейне. И я изо всех сил потянулась вперед, словно это мне, а не Ларке кричали тогда с трибун "Давай!" И это я, а не Ларка, первой дотронулась до бортика.

–  Есть!

–  Поздравляю, Дубинина! Ты стала мамой.

Я откинулась на спину, выпустила петли и вдохнула. Изображение было, как сквозь мутное стекло. Потерла глаза кулаком и поняла, что плачу.

Кисонька улыбнулся мне, убрал руку с колена, правое колено отпустила Людмила Витальевна, а какая-то высокая худая врачиха держала моего ребеночка. Одной рукой. Под грудку. Он смешно висел, опустив ручки-ножки. Большая и тяжелая голова тоже свисала. Я смотрела на малыша и улыбалась. На темные волосики, на красноватое тельце, на крохотные пальчики. Кажется, ничего красивее я в жизни не видела.

Ребеночек недовольно захныкал.

–  Поплачь, поплачь мой хороший. Мама слышит тебя, - зашептала я, даже не думая, что меня могут посчитать идиоткой.

–  Ну вот, хоть одна нормальная мамочка, - сказала высокая врачиха, прикрывая малыша пеленкой. Другие обычно спрашивают, то почему он кричит, то почему молчит…

–  Дубинина, а ты кого ждала: мальчика или девочку?

–  Мальчика. Сына.

–  А если девочка родилась, скажешь, чтобы я запихнул ее обратно и достал мальчика?

–  Не скажу. Я не на базаре, чтобы обменивать товар. Что Бог дал, то и мое.