Скопа Московская

Сапожников Борис Владимирович

Когда ехали вдоль рядов конных дворянских сотен, даже князю Дмитрию нечего было сказать. Вперёд, конечно же, выставили лучших — в трофейных гусарских бронях, кое у кого чиненных после Клушина, но в Можайске, да до того в Смоленске, их подлатали как следует. Все верхом на кровных жеребцах, тоже трофейных. У многих и сёдла с уздечками да прочим конским прибором были гусарские.

— Ну чисто ляхи, — всё же нашёл что сказать князь Дмитрий, но прозвучало как-то жалко.

Наверное, он и сам понял, и не стал развивать мысль, предпочтя

замолчать. Я тоже промолчал, чтобы не портить эффекта от оплошности царёва брата.

Стрельцы тоже радовали стройными рядами, начищенным оружием и сверкающими ремнями да сапогами. Конечно же, впереди снова стояли лучшие, тех, у кого с прибором было не всё порядке, убрали подальше с царёвых глаз. Благо построение было достаточно глубоким и вполне позволяло это сделать.

— Ну что скажешь, государь? — спросил я у царя, когда возок проехал последние ряды стрельцов. — Видел ты моё войско, что ему прикажешь?

— Войско твоё Жигимонта остановит, — высказался царь, жестом остановив князя Дмитрия, который уже хотел сунуться вперёд него, — да только скажи мне как на духу, что после будешь с ним делать?

— Ежели победа наша будет, — осторожно ответил я, — пойду воевать, куда прикажешь. Ежели нет, так на новогоднем пиру ты мне сам, государь, сказал, что не жить нам тогда. Голова моя под Коломенским останется, коли поражение потерпим и Жигимонта не остановим.

— Ну а коли после победы со свеем, другом твоим, воевать придётся? — прищурился царь.

— Буду, — решительно заявил я. — Пускай и друг мне Якоб Понтуссович, а коли его король вероломство учинит, то скрестим с ним сабли, куда же деваться. У него свой король и своя Отчизна, у меня — свой царь, ты, государь, и Отчизна, которая мне превыше жизни, своя.

Ни меня ни царя Василия ничуть не смущало, что Делагарди ехал недалеко от возка и вполне мог слышать наш разговор, хотя говорили мы не особо громко, но и не шептали друг другу на ухо.

— Не подводил ты меня прежде, Михаил, — произнёс царь, — надеюсь, и нынче не поведёшь. Бери войско и занимай Коломенское. Останови там Жигимонта, да так побей его, чтобы путь забыл в землю русскую, а не как под Смоленском вышло.

— Оправдаю надежду твою, государь, — заявил я, — и на том крест целую тебе.

Я вынул из-под одежды нательный крестик и приложился к нему губами, подтверждая клятву. Не знаю уж, принято так было делать в семнадцатом веке или нет, но жест этот произвёл на царя впечатление. Да и на князя Дмитрия тоже.

— А чтобы тебе воевало спокойней, — добавил царственный дядюшка, — даю тебе всех рязанских людей, какие на Москве остались с воеводой их Прокопием Ляпуновым. Они нынче же к твоему войску присоединятся.

— Благодарю, государь, — машинально ответил я, уже думая, что это значит и чем может мне грозить.

Пока выходило, что вроде как и ничем, просто обезопасил себя царь Василий, убрав из Москвы потенциального смутьяна со всеми его

людьми. Вот только слишком уж памятна была та клятая грамота, что прислал мне Прокопий. Ведь даже если он и отказался от своих планов подтолкнуть меня к перевороту, это ещё не значит, что об этом не станет нашёптывать царю князь Дмитрий. Ведь обязательно станет.

Надо, надо было переговорить с женой его, да теперь уже слишком поздно. Надо думать, как ляхов бить, а после видно будет.

Глава двадцать вторая

Коломенское стояние

Сигизмунд, милостью Господа, король Польский, Великий князь Литовский et cetera, et cetera, глядел на укреплённый московский стан, в который превратили село Коломенское и понимал — не успел. Хитрец Скопин-Шуйский воспользовался заминкой, которую подарили ему проклятые татары, ставшие ненадолго верными союзниками московитов, и успел-таки закрепиться. Теперь выбивать его из Коломенского будет очень непросто.

— Жалкие трусы, — выдал король, опуская подзорную трубу, — они бояться выйти с нами в поле, на честный бой. Сперва напускают татарской орду, а теперь сидят, запершись в лагере, и нос боятся оттуда высунуть.

— Пока им этого и не требуется, — пожал плечами стоявший рядом с королём Жолкевский. — Армия подошла ещё не вся, однако они вряд ли решатся атаковать после Клушина. Гусары уже здесь и я лично загоню московитов обратно в лагерь.

— А гусар погонишь на пушки? — не слишком-то вежливо поинтересовался у него Ян Потоцкий. — Как при Клушине?

Сюда с королём из-под Смоленска прибыло слишком много важных панов. Прежде они сидели по своим осадных лагерям и не мешали польному гетману командовать, но теперь же, после его поражения под Клушином и неудачи уже под самим Смоленском, каждый из них так и норовил его укусить или дать как ему казалось верный совет королю.

— У нас теперь и свои пушки есть, — осадил его Жолкевский, — так что сидеть в лагере не станет даже этот известный трус Скопин. Если он запрётся, мы просто методично расстреляем его малые крепости, а после и сам лагерь из своих пушек. Прямой артиллерийской дуэли московиты не выдержат.

— Под Царёвым Займищем они сумели вас удивить, — стоял на своём Потоцкий.

Он едва не потерял младшего брата в сражении под стенами Смоленска, и теперь вымещал свой страх и гетмане, которого винил в поражении и отступлении. Король поддерживал его, и потому Жолкевский предпочитал лишний раз не связываться со старшим Потоцким.

— Теперь у нас больше пушек и более серьёзного калибра, — ответил польный гетман, — так что, уверен, преимущество в артиллерии на нашей стороне.

— Какой же план битвы вы предлагаете, пан гетман польный? — поинтересовался у него король, прерывая дискуссию. Совершенно сейчас неуместную, как сам он считал.