Скопа Московская

Сапожников Борис Владимирович

Лютая то была сеча. Враги не щадили друг друга. Сперва словно татары осыпали врага тучей стрел, не щадя ни людей ни коней, и почти сразу ударили в сабли. «Бей! Круши!», «Вали! Убивай!», — только и слышалось с обеих сторон. Кто кричит, кому кричит — не понять. Бей того, кто напротив тебя, Господь разберётся, а воевода не осудит. Никто не осудит, потому как неразбериха полная, и выкрикнуть что-то вроде «Царёв Васильев» или «Царёв Иванов»[1] никто не успевал. Сразу саблей били, без разговоров. По чубатым головам запорожцев, по мисюркам, по бумажным шапкам и по обычным, лишь бы прикончить поскорее. Сталкивались кони, сталкивались люди. И били, били,

били друг друга. Стараясь прикончить, рубились насмерть, с жестокостью и остервенением. Потому что напротив не просто враг, а такой же православный, русский, как ты сам, только предатель. И не важно служит он боярскому царю, что засел в Москве или же внуку последнего царя настоящего, природного Рюриковича. Главное, они друг для друга предатели, и нет такому врагу прощения.

— Вот приятнейшая из картин, не правда ли, господа офицеры, — увлекшись, король Сигизмунд, наблюдавший за схваткой двух конных отрядов через подзорную трубу, заговорил по-шведски. Поняли его далеко не всех присутствовавшие в ставке, однако сделали вид, что поняли, конечно же, все. — Московиты убивают друг друга у нас на глазах. Что может лучше усладить взор просвещённого монарха, нежели вид убивающих друг друга врагов.

Тут с ним согласились все. Для чего ещё Господь создал таких союзников, как вчерашние предатели, как не для того, чтобы они убивали тех, кого предали. Ну и те станут столь же жестоко убивать их. Ведь предателей никто не любит, и сами они отлично понимая собственную участь, дерутся до конца.

— Однако стрельцы их не спешат атаковать врага, — заметил Дорогостайский. — Топчутся без толку.

Стрельцы Трубецкого, действительно, вели себя очень вяло. Как будто места на поле боя найти себе не могли. Топтались, по меткому выражению великого маршалка литовского, за спинами наёмников, мешали гайдукам.

— Отзовите их, — велел Жолкевскому король. — От них никакого толку нет, пускай будут нашим резервом.

Гетман польный кивнул и отправил к стрельцам пахолика. Вскоре эта бесполезная часть армии вернулась в свой лагерь.

— Победим и без них, — легкомысленно отмахнулся Сигизмунд, наблюдая за конной схваткой, которая и не думала затихать. Московиты резали друг друга с небывалым остервенением.

А вот Жолкевский не был так уверен, что одержать победу без дисциплинированных калужских стрельцов, которых по приказу князя Трубецкого натаскали вряд ли хуже нежели московских, удастся в принципе. Или же она будет стоить жизней слишком многим из настоящих воителей, служивших в гусарии, чего бы польному гетману очень не хотелось. Время подставить стрельцов Трубецкого под удар ещё придёт.

— Ага, гнутся! — воскликнул король, прижав окуляр подзорной трубы к глазнице так сильно, что кажется сейчас кости затрещат. — Сейчас побегут! Пан гетман, велите готовить гусарию!

Отвлекшись от собственных раздумий, Жолкевский протянул руку и пахолик тут же вложил в неё подзорную трубу. Гетман хотел как следует рассмотреть ситуацию на поле боя, прежде чем выполнять приказ короля или же дать ему стоящий совет.

Московитские пикинеры отступали под натиском наёмников Вейера, подставляя фланг собственной наёмной пехоты. Те тоже вынуждены были пятиться. Мушкетёры и стрельцы московитов не успевали отвечать на залпы гайдуков, и вот тут Жолкевский пожалел о том, что нет сейчас на поле стрельцов Трубецкого. Они могли бы решить исход боя прямо сейчас. Подавить вражеское сопротивление, расчистить путь для атаки гусарии. Такой атаки, что сметёт

всё на своём пути, как ей и положено.

— Надо бить в стык между московитской пехотой и их шведскими союзниками, — высказался Ян Потоцкий. — Ваше величество, прикажите моим гусарам атаковать. Одного моего полка хватит, что рассеять врага и принести вам победу.

— Рано, ваше величество, — покачал головой Жолкевский. — Московиты уже дважды обманули нас своим притворным бегством. Сперва при Клушине, а после под Смоленском, когда попал в плен ваш младший брат, пан Ян. Пускай побегут, тогда и ударим.

— Вы опасаетесь ловушки, пан гетман? — спросил у него Потоцкий.

Младший брат его Якуб был при гусарах, готовый вскочить в седло и ринуться в драку по первому сигналу трубы. Он очень хотел расквитаться с московитами за поражение и плен, и остался с полком, а не отправился в королевскую ставку вместе со старшим братом.

— Этот князь Скопин хитрая бестия, пан маршалок, — ответил ему Жолкевский. — А когда его войска побегут, станет ясно, что это не очередная ловушка. Остановить бегущих солдат, да ещё и вчерашних кметов[2] даже ему не под силу.

— Подождём, — милостиво кивнул король, снова приникнув к окуляру подзорной трубы.

[1]«Ясак» — боевой клич, как способ отличия сторон в боях русской Смуты. В целом ясак — это система звуковых (как правило) сигналов, служащих для передачи каких-либо важных команд и сообщений. Кроме того, многие сигналы подавались просто голосом. В последнем случае сигнал превращался в своего рода боевой клич, присущий всему войску или отдельным его подразделениям, который и помогал им ориентироваться, где свой, а где враг. Зачастую это было слово, отвечавшее на вопрос «Ты чей?» («Царёв», «Царёв-Государев», «Сергиев»). Таким образом, «ясачный крик», или, в просторечии XVII в., ясак, сочетал в себе свойства пароля и боевого клича, воодушевлявшего ратников.

[2] В Польше — зависимый крестьянин, имевший полный надел, аналог крепостного

* * *

И снова, как под Смоленском, солдаты нового строя дали слабину первыми. Ряды их гнулись, несмотря на крики сорвавших голоса унтеров и крепкие зуботычины, которыми они награждали самых нестойких. Не могли пока вчерашние посошные ратники выстоять против ландскнехтов Вейера. Они медленно, но верно отступали, заставляя подаваться назад и наёмников Делагарди.

— Долго не продержатся, — авторитетно заявил Хованский. — Ещё чутка надавят немчины и посыпется посоха.

Это я видел и без него. Даже после Смоленска, когда солдаты нового строя проявили себя куда лучше, чем я рассчитывал, им было далеко до отлично вымуштрованных ландскнехтов. Лишь мастерство Московских стрельцов выручало. Они буквально осыпали врага градом пуль, порой успевая ответить на один залп наёмных мушкетёров и венгерских гайдуков двумя своими. Ландскнехты Вейера не решались лезть на рожон и продолжали давить, заставляя солдат нового строя отступать, но куда медленней, чем врагу бы хотелось. Вот только всё равно с каждым шагом, что мои солдаты уступили, их окончательное поражение становилось всё ближе. Я почти с ужасом ждал того момента, когда строй рассыплется-таки под натиском ландскнехтов, хотя и понимал неизбежность этого. Отчасти моя стратегия в бою строилась на этом. Да, ляхи не допустят прежних ошибок, а потому надо готовить для них новые ловушки, вот только стоят они, подчас, очень дорого.