Скопа Московская
Шрифт:
— Собрать всё войско в единый кулак и начать обстреливать малые крепости московитов из пушек, — тут же выдал давно заготовленный ответ Жолкевский. — Это вынудит их выйти в поле и принять бой, которого они не любят.
— Московиты перерыли округу, словно взбесившиеся кроты, — напомнил ему Дорогостайский, на правах великого маршалка литовского да к тому не менее прославленного рыцаря и воеводы, нежели сам Жолкевский. — Гусарам и иной кавалерии негде развернуться для удара. К тому же они могли нарыть волчьих ям, чтобы остановить нас.
— Потому вперёд и стоит послать московитскую поместную конницу из калужских, — заметил Жолкевский, — вместе с конными казаками, чтобы они прощупали
— Московиты могут лишь для вида посидеть здесь, — предположил Лев Сапега, — и уйти под защиту стен Москвы. Взять её без серьёзной артиллерии будет невозможно.
— Это станет концом их жалкого царя, — отмёл предположение канцлера король. — Вы же опытный политик, пан Лев, и должны понимать, если войско Скопина уйдёт в Москву, её ворота откроют для нас на следующий день. Третьей осады московитская столица не выдержит.
Тут Сапега вынужден был признать правоту короля. Трон под московитским царём слишком шаток. Если армия не сумеет одержать победу под самыми стенами столицы и отступит за них, не важно по приказу царя или без него, бояре взбунтуются и свергнут правителя. И это было бы наилучшее развитие событий, однако, увы, рассчитывать на него вряд ли стоит. Слишком упрям и варварски предан царю этот юнец, выскочка князь Скопин. Он не уйдёт без боя.
Не в первый раз великий канцлер литовский пожалел, что младший кузен его до сих пор не оправился от тяжёлой раны, полученной во время татарского набега на реке Наре. Доктора, чьи услуги Лев Сапеге оплачивал более чем щедро, в один голос уверяли его, что жизни Яна Петра ничего не угрожает, однако и с кровати он поднимется не скоро. Пуля московитского всадника серьёзно повредила рёбра, так что даже дышать Яну Петру было ещё больно, а о том чтобы вставать нечего и думать. Пару раз более разумный старший кузен заводил разговор о возвращении в Польшу, однако горячий Ян Пётр всякий раз отказывался, говоря, что и после худших ранений садился в седло через неделю.
Размышления его прервал пахолик, примчавшийся к королю из общего лагеря, который ставили сейчас обозные слуги всем миром. Именно от этой суеты и уехал Сигизмунд, якобы осматривать вражеские позиции с собственной передовой. И офицеры, конечно же, последовали за ним. Пахолик доложил королю, что в лагерь явился некий знатный московит и просит аудиенции у его величества. Пока же его приютил князь Трубецкой в той части, что отведена, собственно, московитам и казакам Заруцкого.
Конечно же, королевский лагерь был разделён на две неравных части. Большую занимали войска Речи Посполитой и их наёмники, в меньшей же помещались стрельцы Трубецкого с казаками Заруцкого и небольшой частью дворян и детей боярских, что предпочли присоединиться к королевской армии, а не отправились на службу к Скопину или просто не сбежали после смерти царька. Разделение это сохранялось и в походе, потому что шляхтичи не ставили ни в грош московитских дворян, а тем более казаков со стрелецкими головами, так и норовили позадирать их, наслушавшись историй о том, что творилось в Калуге. Поэтому две части армии постоянно приходилось разделять, отправляя московитских дворян в дозоры, а стрельцов ведя как можно дальше от гусарских и панцирных хоругвей. Панцирников, правда, после Смоленска и Нарской битвы осталось очень мало, всего на пару полноценных хоругвей наберётся, да и те собраны, что называется, с бору по сосенке.
— Идемте, панове, — повернул коня в сторону лагеря король, — посмотрим на этого знатного московита, который решил перебежать к нам.
Никто среди
Тот первым делом вежливо поклонился королю и замер, дожидаясь приветствия.
— Весьма неожиданно, — наконец, произнёс Сигизмунд, не ожидавший, что младший брат московского царя сам явится к нему. — С чем же ты пожаловал ко мне?
Король намерено не называл ни имени ни титула гостя, как будто не знал их. Для начала он хотел понять, с чем именно прибыл в его лагерь царёв брат, а уж после решать, как станет относиться к нему.
— Я, государь польский и литовский, приехал к тебе челом бить от московского боярства, — выдал Шуйский, — коему нет уже сил жить под братом моим. Война разоряет русские земли и нет ей конца. Потому боярство московское готово челом бить тебе, государь польский и литовский, дабы на трон московский воссел сын твой королевич Владислав.
— То дело мне угодное, — кивнул король, — однако на пути к Москве стоит войско родича твоего, неугомонного Скопина-Шуйского. Мне не миновать его, если я собираюсь вступить в Москву.
План обхода укреплённого Коломенского не раз обсуждался на военных радах, что собирал король, однако ни одного хорошего не получилось выработать. Даже если Сигизмундовой армии отроют ворота, он не успеет закрепиться в Москве прежде чем туда, через другие ворота войдёт Скопин, и тогда бой разгорится на улицах столицы. Чего королю совсем не хотелось. Зачем жечь столицу страны, которой собираешься править.
— С ним тебе придётся воевать, — честно заявил Дмитрий Шуйский. — Он из Коломенского не уйдёт, а царь в безумии своём не желает распускать его войско. Ведь после ухода татар из-под Серпухова, ему не на что более опереться, кроме Мишиного войска.
— Выходит, нам нет никакого толку от тебя и челобитья неких московских бояр, — отмахнулся король. — Тем более что я не признаю царём твоего брата, но иду восстанавливать на вашем престоле истинного правителя. Сына царевича Дмитрия, что дважды чудом избежал гибели, однако рок всё же настиг его, к моему глубочайшему сожалению. Кланяйтесь не мне, но Иоанну Димитриевичу, внуку тирана, но сыну польской шляхтянки, что стала вашей царицей.
— Ежели ты сына своего более не прочишь нам в цари, — кивнул князь Дмитрий, — так поклонимся и Иоанну Дмитриевичу, коли покажешь его нам, государь польский да литовский.
Требование, конечно, наглое, однако уместное. Конечно, Сигизмунд мог попросту выгнать наглеца, решившего чего-то требовать от короля, однако он понимал, что без лояльности местной так называемой аристократии, которая недалеко ушла от монгольских мурз, он не сумеет контролировать эти земли. Так что пришлось отвечать, подавив первый порыв обругать дерзкого московита и прогнать его прочь из своего шатра.
— Как только ваша царица благополучно разрешится от бремени, — осторожно подбирая слова, ответил король, — мы предъявим её сына вам, чтобы вы могли принести ему присягу, как истинному правителю государства.
Дмитрий Шуйский ничего не ответил Сигизмунду. Тот, наверное, и сам знает, что пока Земский собор не признает царя, будь он хоть чьим сыном или внуком, настоящим царём для земли русской он не станет. Из-за спешно собранного из абы кого собора и была шаткой власть старшего брата князя Дмитрия, что понимал и сам он и царь Василий.