Скопа Московская

Сапожников Борис Владимирович

До выступления я успел заехать домой, повидался с семьёй. Причём Делагарди с Хованским, который ради смотра вернулся в Можайск, и Елецким буквально взашей вытолкали меня из лагеря.

— Нечего тебе тут сидеть, Михайло, — говорил Хованский. — Езжай к семье, поклонись ото всех нас матушке, что такого сына родила, да супруге.

— Да, да, — поддерживал его по-немецки Делагарди. — Солдат всегда воюет лучше, когда знает за что… за кого воюет, так правильнее будет.

Я и так знал, за что и за кого воюю, однако хотел за всем доглядеть сам, и рассудительный

князь Елецкий объяснил мне, что это ошибка.

— Мы всё же здесь все воеводы бывалые, — сказал он, — знаем, как войско из Можайска вывести. На бою сам командовать будешь, а на походе отпусти вожжи. Всюду всё равно не поспеешь.

Вот этим он меня сразил наповал. Не мог я не признать его правоту, и отправился к семье. Зенбулатов, который явно всё знал, уже подготовил для меня коня и вместе с отрядом выборных дворян ждал на окраине лагеря.

Дома всё прошло сумбурно. Конечно же, мама и Александра обрадовались моему визиту. Вот только вышел он удивительно коротким и на радость эту наложила отпечаток тень будущей большой битвы.

— Береги себя, Скопушка, — раз за разом повторяла Александра, крестя меня, когда как она думала я не видел.

Матушка же и вовсе не стеснялась и крестила широко, словно желая этими крестными знамениями защитить от ляшских пик и сабель. А ведь и правда желала, что уж тут говорить.

— Знаю, что не из тыла командовать станешь, — сказала мне мама, — но не лезь на рожон без нужды. Молод ты у меня, Мишенька, да горяч бываешь не по делу. Иные из новиков только выбираются в твои годы, а ты уже воевода.

Я лишь обнял маму и супругу мою, жалея, что не могу поцеловать Александру. Сейчас из-за беременности мама моя сопровождала её всюду, а целоваться у неё на глазах было бы неприлично даже в моё время, не говоря уж о семнадцатом столетии. На том расстались. Я вернулся в Можайск, постаравшись поскорее покинуть Москву.

Правда, одну новость я всё же из столицы в лагерь принёс. Весть о том, что царёв брат Дмитрий сбежал уже облетела всю Москву. А вот куда он сбежал только гадали. Однако я был почти уверен, что Дмитрий уже обретается в ставке Жигимонта, вопрос только ради чего он туда сбежал, и только ли свои интересы там представляет. Снова вспомнилось слово семибоярщина, знать бы ещё кто в неё входил, наверное, на уроках истории нам это рассказывали, но ни единой фамилии я припомнить так и не смог.

И вот теперь я стоял на переднем краю гуляй-города и глядел как ляшская артиллерия методично уничтожает малые крепостцы, выстроенные Хованским на передовых наших позициях.

— Пристрелялись и бьют хорошо, — сообщил мне Валуев. — Наряд у них в основном малый, но деревянным крепостцам хватит и такого.

— Ляхи-то сами из пушек палить не особо горазды, — заявил стоявший тут же Паулинов, — а вот немцев для такого дела мог нанять Жигимонт.

— Не важно, кто палит из пушек, — отмахнулся я. — Главное, делают это хорошо.

— Ежели навалятся всей силой, — добавил Паулинов, — так немцы с собой ещё и малый полковой наряд потащат в поле, чтобы сподручней

было наши рогатки да засеки разбивать. Штурмом их взять тяжело, а вот ежели из малых пушек, которые они фальконетами называют, вдарить, так нашим стрельцам уже туго придётся.

— У нас вроде малого наряда хватает, — заметил я. — Поставим на засеках, да в тех крепостцах, что не разобьёт лях.

— Долгая будет перестрелка, князь-воевода, — ответил мне Паулинов, — но, слава Богу, пороху да ядер у нас в достатке. Отобьёмся.

— Как мыслите, пушкари, — обратился я сразу к обоим, — когда они до последней линии крепостиц наших доберутся?

— Да к заврему, — уверенно ответил Паулинов, опередив Валуева, чего делать не должен был никогда. Невместно это, не по рангу ему говорить прежде думного дворянина, однако Валуев признавал опыт бывалого пушкаря и не стал ничего говорить, лишь кивком подтвердил его слова.

— Значит, к утру будьте готовы пушки тащить в намеченные крепостцы, — велел я.

Туда же я отправлю часть стрельцов во главе с проверенным битвой при Клушине Замятней Скобельцыным. Он стоял тогда на засеке, не подведёт и сейчас, в нём я был полностью уверен.

— А ежели разобьют и их? — спросил Валуев.

— Тогда Скобельцын выйдет с рогатками, — пожал плечами я, — а солдаты нового строя прикроют стрельцов. Будем воевать голландским маниром, как свейские офицеры обучали, из-за рогаток да пиками прикрывшись.

— И пушки лёгкие в поле потащим, — почти без вопросительных интонаций произнёс Паулинов.

— Потащим, — кивнул я. — Так что готовьте их, завтра с утра и потащим. В крепостцы или в поле.

С этим я ушёл к себе в шатёр, вокруг которого вырос наш стан. Теперь мне оставалось только ждать. И ждать пришлось долго.

Эти несколько дней после прозвали Коломенским стоянием. Ляхи палили по крепостцам, методично разрушая их, разнося буквально по брёвнышку, расчищая поле боя для удара кавалерии. Ушло у них на это куда больше времени, нежели предсказывал Паулинов, хотя пенять я ему за это не стал. Я же не торопился выводить войско в поле, пока они не подберутся к последней линии крепостиц и засек, где я собственно и хотел дать врагу бой. Последний и решительный.

Глава двадцать третья

Московское побоище

Потом эту битву назовут Московским побоищем и она войдёт в историю, встав наравне с Ледовым и Донским. Вот только что-то мне подсказывает людей в тот долгий день мы положили побольше чем на льду Чудского озера или берегах Непрядвы. А вообще всё время, пока сражались, мне то и дело лезли в голову отрывки из лермонтовского «Бородино», что жутко сбивало и казалось, что всё происходящее вокруг меня не настоящее. Наверное, так моя психика человека двадцать первого века адаптировалась к тому ужасу, что творился на поле боя. Иначе я бы точно с ума сошёл и загремел в монастырь или куда там отправляют умалишённых в это время.