Скопа Московская

Сапожников Борис Владимирович

Началось всё правда чинно и даже красиво. Под бой барабанов и свист флейт из жигимонтова стана вышла немецкая пехота. До этого я вывел из гуляй-города почти всю пехоту, что у меня была. Ночью Паулинов с Валуевым командовали стрельцами и посошной ратью, которые тащили лёгкие пушки в последние наши крепостцы, до которых намедни не добралась ещё ляшская артиллерия. Стрельцы заняли там позиции, готовясь принять удар как они привыкли, за стенами хоть каких-то, но укреплений. В поле же я вывел наёмников, которых вёл теперь уже генерал Таубе, и солдат нового строя. Их прикрывали несколько сотен стрельцов, которых тренировали по голландскому уставу всё те же немецкие и шведские офицеры, что гоняли посоху, делая из неё солдат. Правда со стрельцами возиться особо не пришлось.

Те схватывали науку, что называется на лету — всё же Московские стрельцы в моём войске все были люди бывалые и пороху понюхали достаточно ещё до Смуты. Кое-кто из сотенных голов и десятников ещё Ливонскую войну застал.

Поместная и наёмная конница пока стояла в тылу. Для неё придёт время. Пушки палили с обеих сторон, вели то, что называют беспокоящим огнём. Ядра попадали редко, однако если уж один такой чугунный шар врезался в плотные ряды пехоты, то бед натворить мог много. И без того неровные квадраты моих солдат нового строя после такого попадания останавливались и унтера с офицерами вынуждены были наводить порядок. Они орали уже полусорванными голосами, вразумляя самых нерадивых или просто растерявшихся хорошими зуботычинами. Рядом с пехотой с обеих сторон катили небольшие совсем пушечки полкового наряда, из них начнут палить, когда пехота встанет друг перед другом на смешном расстоянии шагов в сто или поближе. Из них особенно удобно расстреливать наступающих или обороняющихся, так что эти с виду почти смешные и совсем неопасные пушечки ещё соберут свой урожай. Их я собственно опасался куда сильнее орудий более крупного калибра. Из малых и палить можно куда быстрее и подтащить их получается почти в упор. Если сосредоточат огонь на солдатах нового строя, те могут и не выдержать интенсивного обстрела.

Но пока медленно, как и под Смоленском, пехота сходилась в поле. Ляхи не спешили бить своей главной силой, ожидая от меня неприятных сюрпризов, вроде тех, что я подготовил при Клушине и под Смоленском, и они у меня были. Есть чем удивить врага. Однако пока дело за пехотой, и мне остаётся только наблюдать.

И пехота сближалась, пока квадраты пикинеров не остановились, а мушкетёры со стрельцами почти бегом бросились на позиции, чтобы первыми открыть огонь по врагу. Гайдуки и точно такие же наёмные мушкетёры, что служили ляхам, ни на шаг не отстали от них. Я не слышал команд, которые отдавали офицеры, а вот залп разглядел, как и его последствия. Первыми выпалили Московские стрельцы. Всё же тренированы они были лучше всех, видимо, не только в нашем, но и во вражеском войске. Две шеренги выстрелили почти одновременно, окутавших настоящим облаком порохового дыма. По стоявшим напротив гайдукам и немецким наёмникам прошёлся настоящий свинцовый дождь, валя их наземь, словно колосья поспевшей пшеницы. Вот только очень скоро прозвучал ответный залп, такой же плотный, как и стрелецкий. Он почти слился со слитным выстрелом сотен немецких и шведских наёмников, и я перестал видеть передний край сражения. Он скрылся в облаке порохового дыма.

Лишь по звуку определял я, когда начали палить малые пушки с обеих сторон. Снова и снова звучали залпы мушкетов и пищалей, и их не отличить было друг от друга. Какой ад сейчас творится там, и я представить себе не мог. Кажется, именно тогда мне впервые и полезли в голову строчки Лермонтова. «Два дня мы были в перестрелке, Что толку в этакой безделке». Да уж безделка. Сколько после неё останется стрельцов и наёмных мушкетёров, я даже задумываться не хотел. Потери после подсчитывать будем. Сейчас надо думать о сражении.

— Ишь, не лезут, — проговорил стоявший рядом со мной Хованский. — Боятся нас теперь ляхи.

— Вряд ли боятся, — покачал головой я. Недооценивать врага я не собирался даже на словах, — просто не лезут на рожон.

На этом я план сражения больше не строил. Кем-кем, а дураком, который не способен учиться Жолкевский не был. Даже если и не он командует королевской армией, то у него нашёлся достойный преемник. Нашу оборону прощупывали, прикидывая куда бы нанести удар. Лучше всего такой, чтобы сразу смял и развеял по ветру всё моё войско. И мне оставалось

только указать врагу место для него. Но сделать это так, чтобы никто с той стороны не догадался, что их снова заманивают в ловушку. Это был риск, большой риск, однако без него сражения не выиграть — это я понимал отчетливо.

* * *

Не менее внимательно следили за полем боя и из королевского лагеря. Окружённый высшими офицерами Сигизмунд то и дело прикладывал глаз в подзорной трубе, чтобы получше разглядеть что творится там. Правда, когда всё заволокло пороховым дымом, от неё стало мало толку, и тем не менее Сигизмунд продолжал делать это, понимая, что так выглядит более эффектно. Дураком он не был и сам командовать не рвался, всякий раз интересуясь мнением Жолкевского или Яна Потоцкого, а иногда и Яна Вейера, чьи ландскнехты сейчас солись в поле с московитской пехотой.

— Ваше величество, — заметил гетман польный, — не пора ли ввести в бой и наших союзников? Мы теряем верных вам людей, в то время как казаки Заруцкого и стрельцы Трубецкого торчат в резерве. Пора бы и им понести потери в этом сражении.

— Хорошая мысль, пан гетман, — кивнул король, — она как раз пришла мне в голову.

— Московитами хорошо будет прикрыть перемещение нашей конницы на позиции, — развил успех Жолкевский. — А по флангам пора, наверное, пустить оставшихся у нас панцирных казаков и наших союзников из Калуги.

— Всех? — поинтересовался король.

— Всех, — кивнул Жолкевский. — Пока палят московитские пушки, нашим гусарам будет не так удобно атаковать, вот пускай союзные нам московиты и расчистят для них поле.

— Ещё одна отменная мысль, — заявил король, — с которой вы меня опередили. Воистину, пан Станислав, ваш разум подобен молнии.

— И уступает лишь вашему, ваше величество, — подобострастно склонился перед ним Жолкевский.

От лишнего поклона спина не переломится даже у такого гордого рыцаря, как он, а вот булаву гетмана польного это возможно и поможет сохранить.

— Командуйте, пан гетман, — велел король.

И тут же по всей армии помчались готовые уже и знающие, что и кому передавать пахолики на резвых конях.

Князя Трубецкого вовсе не порадовало такое известие, как и атамана Заруцкого.

— Нами прикрываются ляхи, — прошипел Заруцкий. — Сволочи. Сами-то в драку не лезут пока.

Его казаки стояли своим станом, подальше от ляхов и стрельцов с дворянами Трубецкого. Не любили они друг друга ещё с Калуги, но и там и здесь их объединяла нелюбовь к ляхам. Те всегда были в фаворе, что у царька, что теперь, когда всех калужских бояр совсем задвинули, несмотря на то, что вроде как шли сажать на московский престол нерождённого царькова сына. Всем, конечно же, заправляли ляхи, и ладно бы знакомые, что с Сапегой были, но теперь распоряжались совсем уж пышные паны, кто и через губу брезговал говорить с казачьим атаманом и воровским князем.

Но не подчиниться они не могли. За ляхами сила. Ежели они сами побьют Скопина, то калужские бояре вовсе останутся с носом, ну а так есть хоть какая-то надежда что-то получить за всю эту клятую войну. И потому нестройными колоннами казаки Заруцкого выступили из своего стана на помощь дравшейся в поле пехоте, почти одновременно со стрельцами Трубецкого. А на фланги выдвинулись немногочисленные конные казаки, чтобы вместе с ляшскими панцирниками ударить по врагу.

Навстречу им из московского стана выехали почти также одетые и вооружённые дворяне. Почти вся рать состояла из отрядов калужских детей боярских, которых вели Бутурлины, они столкнулись с ляшскими панцирниками на левом фланге, и рязанских людей, возглавляемых Ляпуновыми. Прокопия царь удалил из Москвы, велев отправляться со своими выборными дворянами в войско князя Скопина на помощь младшему брату Захарию. Ляпунов-старший только зубами скрипнул, однако отказать царю не посмел. И вот теперь они вместе с братом сошлись в конном бою с сечевиками и оставшимися верными самозванцу, а после перешедшими служить ляхам калужскими дворянами и детьми боярскими.