Скопа Московская

Сапожников Борис Владимирович

— Веселого трепака сплясали казачки, — снова рассмеялся Хованский, но глянув на меня решил не продолжать шуток. Видимо, весь мрачный вид мой к этому не располагал.

Как только управились с вешаньем, я развернул коня и направил его к воеводской усадьбе.

Мрачные мысли преследовали меня не только из-за казни. Пора было отдавать приказ о выступлении на Смоленск. Но мне было страшно, чудовищно страшно, до дрожи в коленках. До Клушина я не понимал, что такое война этого столетия, не верилось что меня могут убить или ранить. Но побывав в этом аду, я отчаянно не хотел возвращаться обратно. В эту проклятую круговерть стали и крови. Я потому на штурм стен Дорогобужа решил отправиться, чтобы хоть как-то

унять собственный страх. Не вышло, потому что не было штурма. Однако вот также запросто сбить осаждавшую Смоленск армию Сигизмунда не получится и сражение то будет куда круче Клушина. А вот удастся ли победить, не знаю. Это князь Скопин-Шуйский, как подсказывала его собственная память, не проиграл ни одного сражения. Но я-то не он, откуда взяться полководческим талантам у обывателя да ещё и жившего через пять с лишним сотен лет… От всего этого голова кругом шла, хотелось сказаться больным и убраться в Москву, а ещё лучше в своё поместье. Но этого мне не простят — ни воеводы, ни солдаты, ни народ, но самое главное я сам себе этого не прощу.

С такими вот мыслями начал я военный совет. Не самые лучшие, но какие уж есть… Других в голове не водилось, что самое неприятное.

— Ильин день послезавтра, — высказался я, — но ждать его не будет. Иван Андреич, войско готово к выходу?

— Только коней запрячь, — ответил тот, пребывавший после казни в приподнятом настроении. Даже как-то неприятно было смотреть на него.

— Тогда вели трубить сбор, — как в омут с головой бросился я, — до полудня первые отряды должны покинуть город.

К вечеру уйдут последние, и в Дорогобуже останется только сотня стрельцов под началом воеводы Адаурова. Отбиться от летучих отрядов, вроде казаков посаженного на кол Нелюбовича, они вполне смогут, тем более что я оставил в городе все пушки, что тут находились да и пороха взял не так и много. А серьёзную осаду им вряд ли кто-то устроит, теперь Дорогобуж находился в глубоком тылу.

До Смоленска и следовательно до скорого сражения оставалось немногим больше одного дневного перехода.

[1] 22 июля по юлианскому календарю XVII века

Глава шестнадцатая

К Смоленску

Весть о том, что московитское войско покинуло Дорогобуж и двинулось наконец на выручку Смоленску, достигла ставки польского короля почти одновременно с передовыми отрядами этого самого войска. Князь Хованский занял позиции почти на виду у запорожцев, и принялся окапываться и строить острожки с засеками, размещая там стрельцов. Уж их-то князь Скопин отсыпал ему щедро, наверное, почти всех, что у него были выдал. А Хованский и рад, укреплял собственный стан, перерыл землю словно крот, обтыкав всё рогатками, перегородив дороги засеками и понастроил малых крепостиц. Пушек у него тоже довольно было, а потому оборониться мог если не от всего королевского войска, то уж от тех частей его, что могли против него выставить, точно.

— Раз мы не сумели перехватить Хованского, — настаивал на военном совете Жолкевский, — то надо обойти его укреплённый лагерь и ударить по московитской армии на марше. Лучше всего застать их на переправе, тогда можно будет нанести московитам максимальные amissio.[1]

— И где же по мысли пана гетмана польного лучше всего ударить по московитам? — поинтересовался у него король с видимым пренебрежением.

— На Соловьёвом перевозе, — ответил, не обратив на королевский тон, Жолкевский. — Это большая переправа через Днепр, она отняла у моей армии почти половину дня. Войско же князя Скопина будет переправляться ещё больше ввиду его большей численности и меньшей мобильности. Да и вообще, — добавил гетман, — он как будто боится сражаться с нами в поле после Клушина.

—

Недооценивать противника бывает слишком опасно, — покачал головой Сапега.

— Ты сам видишь, пан канцлер, — намерено назвал его должностью, сугубо мирной, гетман, — как долго он сидел в Царёвом Займище, как долго тащился до Вязьмы и сколько проторчал в Дорогобуже. Конечно, московитским войскам далеко до мобильности нашей армии, ведь они полагаются в больше степени на пехоту и артиллерию, а конница их слаба, однако даже по их меркам князь Скопин движется слишком медленно, а стоит слишком долго.

— В Дорогобуже к нему присоединился отряд московитских дворян, — напомнил Жолкевскому Сапега, — которые прежде служили калужскому самозванцу. Об том, что они ушли из Калуги, мне донесли надёжные люди из лагеря второй царька.

Жолкевский едва удержался от того, чтобы усмехнуться, лишь подкрутил ус, а вот король усмешки не сдержал. Оба понимали, что за надёжные люди есть у Льва Сапеги в Калуге при дворе царька, и даже имя одного из них могли назвать. Однако ни король ни тем более Жолкевский ничего говорить не стали — некоторые вещи лучше вслух не произносить.

— Их переманил к Скопину, — продолжил, как будто не заметив королевской ухмылки, Сапега, — некий шляхтич Бутурлин. Он же, как мне донесли, после изловил и привёл в Дорогобуж ротмистра Нелюбовича вместе с уцелевшими офицерами его отряда. Сам же отряд перебил почти весь.

— И что же стало с Нелюбовичем? — поинтересовался король.

— Посажен на кол, как мне донесли, — ответил Сапега, — а офицеров его повесили на воротах.

— Варварство, — пожал плечами Сигизмунд, — но чего ещё ожидать от дикарей, вроде московитов. Они не лучше липков[2] и прочих татар. Однако нельзя сказать, что Нелюбович не заслужил столь жестокую supplicium.[3] Самочинно называть себя старостой дорогобужским, — припомнил покойному король, — это уже верх наглости и неприличия. Возможно, я бы и сам посадил его на кол. Ведь он не выполнил моего приказа и сбежал из города, не попытавшись отбить хотя бы один московитский штурм.

Сапега слегка поморщился от этих слов, но Сигизмунд этого не заметил. Он вообще редко замечал реакцию других на свои слова. Он был королём и не придавал значения тому понравится ли сказанное им кому бы то ни было или нет. Разве что при беседе с равным — королём другого государства или же кем-то из верховных иерархов Церкви. Но уж никак не канцлером литовским. Но Сапегу слова короля задели и очень сильно. Нелюбович пускай и был из казаков, однако давно уже получил дворянство в Великом княжестве Литовском и вот так запросто его нельзя было сажать на кол, тем более за самочинство. Ведь король сам отправил его Дорогобуж, велев держать сам город и округу, что делало Нелюбовича старостой de facto, а после войны Сигизмунд вполне мог подтвердить его право, сделав старостой и de iure. Будь Нелюбович поляком король ни за что бы не стал отзываться от нём столь пренебрежительно, однако покойный ротмистр был из литовских казаков, что делало его шляхтичем второго сорта. И Сапега очень не любил, когда эту разницу между польским и литовским дворянством демонстрировали настолько наглядно.

— Судьба Нелюбовича не столь уж важна, — покачал головой Жолкевский. — Я прошу у вас, ваше величество, дать мне шанс на реванш со Скопиным. Я возьму только гусар и панцирников, чтобы не обременять войско пехотой с артиллерией. Запорожские казаки и пехота Потоцких свяжет боем отряд Хованского, чтобы они не мешали нашему продвижению. А я ударю по московитам на переправе.

— Это будет второй Клушин, пан гетман польный, — резко осадил его король. — Вы пытаетесь повторить манёвр, предпринятый в прошлую вашу попытку остановить продвижение московитов. Однако он не принёс победы в прошлый раз, и вряд ли принесёт снова.