Скопа Московская

Сапожников Борис Владимирович

Теперь, как и у поляков, мой лагерь был разделён на две части, занимая обе берега Днепра. Главное я мог свободно сноситься с Шеиным, несмотря на конные разъезды, отрезавшие Смоленск от остальной России с юга. Никто бы не помешал мне завести хоть всё войско в город, вот только запираться там было попросту глупо. Наших припасов, что везём с собой надолго не хватит, а потому мы сами вскоре начнём голодать вместе с защитниками Смоленска. Надо бить ляхов в поле, как бы это ни было страшно даже после Клушина.

И

всё же в Смоленск мы снарядили хороший обоз с хлебом, чтобы поддержать гарнизон и жителей. Сражаться, зная, что свои не просто рядом, но ещё и помогают, куда веселей. Правда, пришлось слать гонца в Москву, чтобы и нам снаряжали оттуда обоз. Иначе у нас самих скоро закончится провиант. В письме царю я сообщил, что кроме своего войска кормлю теперь и Смоленск, чтобы отсыпал побольше. Вот только найдётся ли достаточно в царёвых закромах, не знаю. Призрак голода всё время висел над страной, а уж о тяжких годах правления царя Бориса так и вовсе помнили многие.

* * *

Не заметить ухода запорожцев в ставке польского короля конечно же не могли. И когда его величеству доложили об уходе сечевиков он, естественно, впал в ярость и первым делом велел переловить их всех, а старшину притащить к нему аркане.

— Московитский князь верно поступил! — кричал король на шведском, позабыв о польском и тем более латыни. — Только так с этими хамами, свиными рылами и надо! На кол их! Всех на колы пересажаю!

Успокаивать короля в такой момент было бесполезно, все старались держаться от него подальше, пока приступ гнева не пройдёт. А не то запросто можно вместо казацкого полковника оказаться на колу.

— Жолкевского сюда! — выпалил король, однако гетман пришёл, когда Сигизмунд уже поуспокоился, и был способен мыслить рационально.

— Ваше величество, — приветствовал он короля низким поклоном. Спина не переломится, а пребывающий ещё в расстроенных чувствах Сигизмунд всегда был особенно внимателен к проявлению почтения к собственной особе.

— Хотел гусар, — бросил ему в ответ король, — бери. Догони и перебей эту казацкую сволочь! Старшин притащишь ко мне на аркане. Прав был московитский князь Скопин, хоть и выскочка он, на колах им самое место.

— Я возьму гусар, ваше величество, — кивнул гетман, — и размажу сечевиков, но это ослабит ваше войско здесь. Чем московиты не преминут воспользоваться. Ударят по станам, где стоит пехота, и тогда за исход боя никто не поручится. Без гусар выиграть его будет сложно, если victoria и вовсе будет наша.

Король и сам понимал, что в сражении пехоты с пехотой, не полагаясь на таранный удар гусарии, его войско может и уступить. Солдаты, даже стойкие немецкие наёмники старосты Пуцкого Яна Вейера, уже сильно устали от этой осады, которая

тянется почти год. Они измотаны постоянными неудачными штурмами и безрезультатной минной войной. Враг же окрылён победами и если армия Сигизмунда лишится своего главного козыря — гусар, так и вовсе будет готов горы своротить, лишь бы снять осаду прежде чем вернутся те самые страшные гусары.

— Это будет повторением Грюнвальда,[1] — подлил масла в огонь Жолкевский, — но в большем масштабе.

Королю осталось только зубами скрипнуть. Однако до пререканий с не ставшим спорить с ним гетманом он не опустился.

— Ты прав, пан гетман, — наоборот, весьма ласково ответил Сигизмунд. — Что же, соберём военную раду и решим, как будем бить московитов. А после руки до предателей с Сечи дойдут.

На сей раз на воинскую раду собрали почти всех значимых людей в осадном лагере. Враг подступил предельно близко и с этим надо было что-то делать. Поэтому ближе к вечеру в домике короля стало тесно. Лучшие офицеры его армии стояли буквально плечом к плечу, и лишь вокруг монарха было хотя бы немного свободного места.

— Надо бить, — решительно заявил Жолкевский. — Собрать все силы в кулак и ударить. Московитский выскочка просчитался, заняв два лагеря сразу. Его войско не настолько больше нашего, чтобы он смог одолеть нас лишь частью. Мы легко справимся с той половиной, что осталась на восточном берегу Днепра, а после и со второй, что занимает бывший венгерский лагерь.

О сбежавших сечевиках при короле лучше было лишний раз не упоминать.

— Strategia без сомнения верная, — на первый взгляд согласился с ним Сапега, — однако что если враг наш решил, подобно зверю лапой пожертвовать, чтобы нам урон нанести?

— В каком смысле ваша аллегория, пан канцлер? — поинтересовался у него Жолкевский, снова намеренно обратившись к Сапеге сугубо цивильным его чином.

— В таком, — ничуть не смутился тот, — что пока мы станем всеми силами громить лагерь Хованского на восточном берегу, сам князь с большей частью своего войска пройдёт через Смоленск и ударит по нашим лагерям при поддержке артиллерии со стен города?

— Думаете, этот московитский выскочка способен на такое?- удивился великий маршалок литовский, Кшиштоф Дорогостайский.

Все за столом понимали, что подобный манёвр приведёт к полному поражению королевской армии. Московитскому князю не надо будет даже сражаться с ней в поле. Уничтожив обозы и отступив под защиту стен Смоленска, ему останется только дождаться, когда поляки сами уйдут. Без припасов из лагерей им нечего тут делать.

— Увы, но это так, — заверил маршалка Жолкевский. — Такой невыдающийся, но весьма эффективный манёвр вполне в духе этого выскочки. Он не умнее нас с вами, панове, но и глупее — это важно помнить.