Скопец, сын Неба
Шрифт:
– Вот самые ценные. “Федр” и “Апология” Платона, - с гордостью показывает он.
По тому, как Иисус принимает эти свитки, по выражению его лица Матфей узнает в нем члена общего для них братства - всемирного братства книгочеев.
– А это Протагор. Вы можете почитать его, - радушно предлагает он.
– Я его читал. И даже кое-чему научился. Человек - мера всем вещам: существованию существующих и не существованию несуществующих. Человек мерит все собою. Не об этом ли ты говоришь, Матфей?
– Именно так! Вы меня поняли.
– Ты верно заметил, что человеку не место в Царстве Небесном. И не только телу его, но и его душе. Беда в том, что человек может мерить все только
– Да, учитель. Мир творится словом.
– Можно сказать и так. Мир существует только в языке и не существует без языка. Можно сказать, что только душа и существует, и нет ничего кроме нее. Что ты скажешь на это, Матфей?
– Я понял, господин,- осторожно отвечает мытарь, - что вы не говорите просто так, и над вашими словами нужно думать, прежде чем отвечать. Я не хочу выглядеть глупым.
– Но что-то ведь ты подумал. Скажи нам, - дружески предлагает Иисус.
Матфей колеблется, подбирая слова.
– Мне тоже хотелось бы думать, что человек не только мера вещам, но и их первопричина. Я правильно понял вашу мысль?
– Да.
– Так вот. Это было бы прекрасно. Но разве не Бог - первопричина? И жизненный опыт нас в этом убеждает. Вещи не зависят от нас.
– Дело не в вещах, а в их существовании. Мы не затрудняемся в определении их существования, поскольку нам это кажется очевидным. Но скажу тебе, что нет вопроса более сложного, чем вопрос о существовании. Попробуем разобраться, в каком смысле существуют вещи. Что мы ныне празднуем, Иоанн?
– Субботу, учитель.
– Следовательно, суббота существует. А теперь, Матфей, покажи мне субботу.
Мытарь разводит руками:
– Она вокруг нас.
– Я вижу стены, стол, светильники, чаши. Я не вижу субботу.
– Суббота - это каждый седьмой день от сотворения мира.
– Боюсь, Матфей, что если я попрошу тебя показать мне день и число семь, ты опять будешь в затруднении. Ведь и суббота, и день, и число семь существуют только в языке. Где они все окажутся без человека?
– Я вас понял, - заключает Матфей. - Все вещи, которые относятся к категории мер, недействительны и существуют только в языке.
– Но все вещи существуют только в языке и только они действительны. Возьмем что-нибудь из того, что ты, Матфей, называешь действительным. Вот эту чашу, - Иисус указывает на посуду, из которой пил вино. - Нам следует сразу уточнить, что речь идет только об этой конкретной чаше, а не о чаше вообще. Чаши вообще нет в этом мире, она лишь имя, существующее только в языке. Если разбить эту конкретную чашу, будет ли она существовать?
– Пожалуй, нет. Будут существовать ее осколки.
– А если их склеить, чаша будет существовать?
– Да.
– Не странно ли это для чаши, которая то появляется, то исчезает. Куда она исчезает и где она появляется? В мире ли происходят эти чудеса или они происходят в нашем языке, которым мы видим, слышим, чувствуем и думаем?
– Быть может, склеенная чаша уже не та же самая чаша?- предлагает Матфей.
– Старой чаши больше нет, есть другая, новая чаша.
– И вот мы имеем уже вместо одной чаши много новых чаш с царапинами, трещинами и мелкими сколами. Но ведь это одна и та же чаша. Нет более сложного вопроса в мире, чем вопрос о его существовании, - повторяет Иисус. - Вернемся к нашей чаше. Если разбить ее на мелкие куски, а куски
– Верно.
– Но чаша всегда состояла только из этого праха. Так что же существует: чаша или горстка праха, из которого она состоит?
– Пожалуй, в действительности существует только горстка праха.
– А теперь вспомни, Матфей, что все в мире состоит из праха, и мы сами из праха, и воздух, который вокруг нас, и огонь, и свет - все прах. Мир - это только прах. В каком же смысле существует все, что делает этот мир миром?
– Оно существует в языке?
– И только в языке! Душа - хранилище языка. Поэтому душа и мир единосущны. Мир есть язык. Все называемое существует, и все существующее называемо. Первая часть этого утверждения очевидна. Если что-то можно назвать, то оно уже существует в языке. Когда Бог открылся Моисею под своим именем, он дважды свидетельствовал о себе: что он существует и что у него есть имя. И как возможно одно без другого? Вторая часть утверждения не кажется такой очевидной. Возможно, что-то может существовать вне языка. Тогда оно существует в недоступном для нас смысле. Мы даже не способны говорить о нем, даже помыслить его невозможно, ибо оно вне языка. А теперь, Матфей, попробуй вместить в себя то, что я скажу. Царство Небесное вне языка. Оно за тем прахом, из которого состоит этот мир. То самое, что невозможно даже помыслить. Когда говорю: Царство Небесное, - ничего не говорю. У него нет даже имени. Преступаю, но не могу преступить; говорю, но не могу говорить; называю, но не могу назвать. Душа не может выйти из языка, - только с гибелью своей. Нет души вне мира, и нет мира вне души. Царство Небесное начинается там, где кончается душа. Это царство чистого духа, Духа Святого. Там нет языка, там нет человека, там нет ничего. Только свобода, свобода, которая и не снилась человеку, свобода чистого Духа. И все мы носим его в себе. Поэтому я сказал тебе: Царство Небесное внутри тебя. Но помни! Когда говорю “Царство Небесное” и “Святой Дух”, - ничего не говорю.
– Как это?
– Вот, стены твоего дома, - Иисус жестом охватывает пространство комнаты.- Допустим, что мы не знаем, что за этими стенами, но говорим: “то, что находится за этими стенами”. Вот имя ему. Мы назвали его для себя, но это - не его истинное имя. А если за стены нельзя зайти, то нам никогда не узнать, что находится за ними. Если стена эта есть конец языка, то там за этой стеной, за языком и находится Царство Небесное. Но не войдешь в него, пока не расстанешься с последней полушкой своей души. В египетском Саисе есть храм, внутри которого начертано: никому из живых не поднять этого покрывала. Это покрывало есть покрывало языка. Отделяя сущее от несущего, само это покрывало то ли существует, то ли не существует. Можно сказать, что бытие этого покрывала - этой границы языка - призрачно и мерцательно. Язык бесконечен, и как бы далеко душа не зашла в нем, всегда можно зайти еще дальше. Поэтому из языка невозможно выйти. Но более того, невозможно коснуться даже его границы, как этой стены, и сказать: вот конец. Тебе ведь известно, Матфей, что нет самого большого числа?
– Да, я знаю это.
– Но, Матфей, я только что назвал его: самое большое число. Как же так? Запрет назвать самое большое число, сам себя нарушает. Запрет на имя - уже имя. Монахи в храме в Саисе обривают на себе все волосы и многократно в день омываются. Они дали обет молчания, но не потому, что им запрещено говорить, а потому что невозможно говорить о том, чему они поклонятся, ибо поклоняются они, сами того не зная, Святому Духу.
– Учитель, ты видел этот храм? - восхищенно спрашивает Иоанн.