Скорбящая вдова

— Горюю я по Стефану, вот был духовник!.. А ныне перед кем мне душу отворить? Не стало истинных отцов у церкви. Попов, монахов множество, митрополиты, патриарх… От риз златых в глазах рябит, но сердце глухо. И каждый норовит приблизиться! И руку лижет, аки пес. Юродствуют, пророчат, умом блистают, книжностью… Да токмо все, чтобы стяжать! Кому приход в Москве, кому владычество. А коли в корень зреть, все жаждут власти. Покойный Стефан подобного и в мыслях не держал. Перед кончиною тебя назвал преемником. Верни, мол, из Сибири и при себе держи, не отпускай и слушай… Да я не внял совету, поелику

мы в ссоре были, ты поносил меня за Никона, за Лигарида… Меня гордыня обуяла, не захотел смириться и ныне вот один, как перст. Жениться надобно, да кто же даст совет?

Распоп в сей миг же вдохновился.

— Прослышал я, невесту ты нашел. Да токмо заклинаю — отринь ее!…

— Опять юродствуешь… Довольно откровений, сие уж слышал. Родит дитя, наследника престола, а он суть диавол… Ну, будет, Аввакум!

— Жалею тебя, царь… В опале меня держишь, в Сибирь, в Мезень и в Пустозерск, и вот уже на дыбу вздернул, а мне все боле жаль тебя. Собрал округ стяжателей, табашников и лихоимцев. Они тебе невесту привели и женишься по воле их… Несчастный государь! Не ты — тобою правят. Как Никону престол отдал, так и подмяли. Что охать и стенать, коли не внял Стефану?

— Сие исправить никогда не поздно. Я и пришел, чтобы сыскать духовника. Да вот беда — ты же срамишь меня и весь мой род. Что ты сказал Скорбящей? Как опорочил?

— Я не порочил. Виденье старцу было! Пречистая явилась… — рукою непослушной перекрестился. — И я в бега пошел, чтоб упредить…

— Чтоб упредить меня?

— Да, государь, тебя!

— Почто же не ко мне пришел — к боярыне явился?

— Кто пустит беглого на двор?… А что скажи боярыне — вмиг и тебе известно.

— И что же ты сказал?

— Покуда не случилось горя, невесту отошли в обитель и чтоб постригли…

— Невеста молода… Ужель не жаль?

— Послушал бы, Тишайший государь, коль уши есть! — взмолился он. — Не мне, погрязшему в грехах — святому старцу было откровенье!

— И в чем же суть его?

— Услышал глас… В день страшный для тебя у русского престола появится наследник, от молодой жены. Врожденная болезнь, как мета бесовства, корежить будет тело. А сам он, на престол усевшись, да искорежит Русь! Застонет матушка в антихристовом рабстве! И ежели ты, государь, презрев своих пророков, из-за моря призвал Паисия!.. Табашника и вора Лигарида!.. То сын превзойдет отца. Под иноземными кнутами умоется Россия кровью!

Тишайший глазом не моргнул, лишь четки перебрал.

— Коль превзойдет — добро…

— О, Господи! Да что же слышу я?!. Сие глаголет самодержец?!

Он возгласу не внял, а мыслью увлеченный, слегка воспрял, встряхнулся и повторил:

— Добро! Добро!.. Умоется и просветлеет, как дева добрым утром.

— Да ты безумен, царь! — распоп вскочил. — Вели мне голову отсечь! В сей час же! Кликни палачей иль сам… Живым оставишь — пойду кричать! Вся Русь услышит, кто царствует и правит, и кто за ним придет.

Тишайший замолчал, но не от речи Аввакума и не от страха за слова свои. Он снова заскорбел и в думах своих тайных погряз, аки в болоте. Потом спросил — опять нежданно:

— Чем Стефану польстил? Ты ж ничего не смыслишь ни в царской власти, ни в бытии царей. Послушаю

тебя — попишка сельский, монашек одержимый, ревнитель благочестия… Куда ты годен? В епископы, в митрополиты — да хоть сегодня ставь. И даже в патриархи… Попов, тебе подобных, много. А царский духовник — иное дело! Смиренный нрав при духе непокорном, глупец мудрейший и сильнейший муж, способный не корить, не уличать — взять на себя грехи государя. И замолить пред Господом. Ужели Стефан не сказал тебе?.. Нет, Аввакум, мне пастырь нужен, а не спорщик и не судья. Что натворю, пусть судит Бог.

Он встал, на посох опершись, воззрился на распопа, и тот узрел невиданное — слезы! Мучитель, изувер, гонитель древлей православной веры плакал!

— Не оправдал надежд, а мне зело хотелось забыть обиды, помириться… Я бы обрел духовника, ты бы тщеславие утешил. Ведь мыслил же к царю приблизиться?.. Токмо не лги! Мне ведомо, ты с жаждой сей лет двадцать жил, с младых ногтей. Да и поныне не оставил дум…

Тут Аввакум отринул чары слез государевых, воспрял, пошел плечом вперед — веревка не дала.

— Жил, государь, се верно! Однако же когда ты Никона-собаку на престол возвел!..

Тишайший лишь сквозь слезы усмехнулся.

— Зрю — не оставил!.. И полно лгать, устал я слушать. Беседа затянулась и томит мне душу. А речь твоя не лечит хворь — все больше ранит… Ни слова правды не добился! Все полуправда, ложь… Иной раз так сплетешь — ну просто диво! И вот гадаю я: иль ты безбожник, иль святой, ни Бога и ни черта не боишься.

На сих словах перекрестился. Распоп вперед подался, дабы возразить и слово крикнуть, но государь ударил посохом.

— Довольно! Твой заговор раскрыт, и все известно. Мне говорят — казни его, и я в казнил, да знаю — не сыщу покоя. Духовник озадачил, Стефан: хочу изведать, почто избрал тебя? Водил в палаты тайные, явил сокровища… И не перечь! На смертном одре он сам признался мне… Не ошибался старец! Все им предсказанное уже сбылось иль сбудется вот-вот. И о наследнике сказал, что искорежит Русь… Но что в тебе узрел провидец? За что назвал преемником?

И безутешный, согбенный и старый, направился к двери, однако вспомнил что-то, обернулся, через плечо сказал:

— Внемли совету: оставь боярыню. Не принуждай искать Приданое, оно в надежном месте и никому из смертных не достать. Не искушай Скорбящую! Погубишь!

И с тем покинул казематы…

10.

Из подземелий пыточных поднявшись, Тишайший государь умылся, сменил кафтан на рясу и тут же, в Чудовом, направился ко храму. Иоакиму велел стоять в притворе, как оглашенному, дьячка, что выскочил навстречу, и вовсе отослал к вратам, дабы в обитель не впускал, кто в не явился. Сам же вошел в алтарь и, опустившись на колена пред престолом, вскинул руки — стал молиться. Не как все смертные, не с «Отче наш», не по канону, а как молился в ранние лета, не ведая обрядов. В домашней церкви ночью, когда все спят или в укромном месте, подалее от глаз, он вел беседы с Богом, как со старшим братом. В сиих беседах царевич каялся, делился сокровенным, а более просил дать ему роста, силы, поелику был мал и немощен, и не давать ему ни братьев, ни сестер, чтоб не делить престол, а кои есть — прибрать.