Скорбящая вдова
Шрифт:
— Согласна, князь, да токмо имя мне — Скорбящая вдова, — она вздохнула и очи подняла. — Явился ты и в тот же час исчезнешь. Вот еже в навсегда пришел…
— Я навсегда пришел. И коль уеду, то вскорости вернусь.
— Опять уедешь… — и обмерла душа. — Но как же я?..
— Ты будешь ждать… Совсем недолго! Месяц… Ну, от силы — два. Ведь более ждала?
Боярыня уткнулась в серебряную росшивь на княжеской груди, сморгнула слезы.
— И верно… Два месяца — не срок, я подожду еще. Тем паче, буду не вдова, а мужняя жена. Разлука не страшна… Но скоро ль ты уедешь?
— Сегодня на рассвете…
Она освободилась от рук его
— Сегодня?.. А когда же под венец?..
— В сей миг, коли готова! Вот кольца обручальные.
— Но кто ж окрутит нас? Кто обвенчает? Ночь на дворе!
— С собой я прихватил попа, — Василий подошел к окну. — Эй, звонарь, а ну влезай сюда!
В тот час же по углу вскарабкался на гульбище неражный мужичок: ни шапки, ни креста и видом скоморох — колокольца на кушаке, за кушаком рожок, две плети, два ножа. Залез в окно, взглянул с прищуром и бороду вспушил.
— Добро бы повенчать — невеста не готова.
— Наряд?.. Я в сей же час!..
— Да что наряд! Бывало, венчал растелешенных. Не в том и суть, — сей странный поп вздохнул. — В очах печаль, испуг… Не люб боярин?
— Люб…
— Так что же? Есть преграды?
— Нет никаких преград… Сомнения терзают: поп ли ты? И есть ли сан священный? Где крест?
— Крест?.. Да крест заложен был. Пожертвуешь, так выкуплю.
— Не сомневайся, свет мой, — вступился князь. — Он истинный священник, из вотчины твоей, на Костроме. Рукоположен был и много лет служил. Однажды по грибы пошел, да заблудился и в град наш, Беловодье, угодил. Наняли звонарем…
— А кто же он теперь? Простой звонарь?
— Ох, не простой! Должно, не раз слыхала, как он звонит на Пасху. Люди говорят, запел Иван Великий, а се звонарь поет. И как брачует!..
— Расстрига, что ль? Распоп?
— Ну, ровно твой духовник! — боярин засмеялся. — Токмо искусный в колокола звонить, на радость людям. И молодых венчать.
— Да как же он венчает? И почто не в храме?
Сей плутоватый мужичок в тот час расправил плечи и козырем пошел.
— Уж коль я окручу — счастливый будет брак. Что тебе храм? Однажды уж венчали, да вот ты и вдова! А ежели я побрачую вас, в совете и любви век проживете — все будет мало. И в один день преставитесь, коли наскучит жить.
— Но как же без креста?!
— С крестом, боярыня, с крестом! — он подал плети. — Крестите-ка друг друга троекратно! Да от души! Потом ножи вам дам.
— Нет, я не стану! — руками заслонилась. — Обычай сей поганый! Хочу венчаться в храме, по старому обряду. И прежде испросить благословления.
Суров боярин стал, но глас и взор ласкал.
— Коль ты сватов не приняла, я мыслил втайне сочетаться браком.
— Добро бы втайне, но токмо в храме. У матери Меланьи поп верный есть, горбатый Досифей…
— Ну, так покличь его, коль мой священник не пришелся! Иль в храм к нему! В сей час же!
— Храм заперт, ночь. А схимница Меланья в трудах молитвенных, негоже отрывать… И как же под венец, коль нет благословления?
— Ну, коли так, придется обождать, — не сразу вымолвил боярин. — Ступай, звонарь, раз сей обычай не по нраву…
— А жаль, — вздохнул расстрига. — На звоннице служу, всех к Богу ближе. А еще оттуда на мир взираю. Людишки, ровно муравьи, ползут, ползут, и все одно, что царь иль князь, и что холоп. Мне с колокольни все видать, и радости, и страсти, и посему я крепко в окрутил! Так крепко, что невзгоды не разорвали в уз. Поелику
— Нет, нет, ступай! — боярыня крестилась. — Помилуй, Боже, и спаси меня! Без благословления нельзя! Что скажет мне отец духовный?
— Зрю Аввакума дочь! — князь руки ее взял. — Мне мыслилось, наш тайный брак тебе поможет укрепиться. Ведь ты слаба, в чем теплится душа… Но так строптива!
— И все одно, не оставляй меня. Ты за порог, и я опять слаба…
— Но мне пора. Пока не рассвело, и ветер не развеял дым…
— Когда ты явишься ко мне, мой чудный сон?
— А как вернусь… Токмо постой, мне след предупредить тебя. Коли случайно встретимся иль где увидишь — на улице, в монастыре иль в царских сенях, не признавай меня. Даже на лобном месте. Чтоб не навлечь беды, очами знак подай, и мне будет довольно.
— На лобном?.. Тебя хотят казнить?
— Покуда нет… Да от тюрьмы и от сумы не зарекаюсь, — он подступил к окну — Пора, мой час настал.
— Постой! Мне страшно за тебя… Цела ль вещица, что я тебе давала?
Он распустил рубаху на груди.
— Позри, цела. Побита пулями не раз, не раз мне жизнь спасала…
— Храни ее, спасет и ныне!
Сняв плат и распустив власы, к груди его прильнула.
— Пора тебе, иди… И жалко отпускать! Все от меня уходят! Кто искать Христа, кто Приданное Софьи… И снова я одна!
— Ты не одна, духовник Аввакум тут, недалече…
— Да где же, где же он?
— В монастыре Боровском, на подворье земляная яма. Там и сидит. Токмо не знаю я, получишь ли благословление…
12.
За каменной стеной, где погреба с припасом и амбары, отрыли нору в полторы сажени, соломы кинули и, взяв за цепи, спустили Аввакума.
— Ужо сиди пока!
К узилищам и ямам свычный, он сгреб солому в угол, встал на колена, помолился, отбил поклонов триста, перебирая заместо четок цепь, и лег. Однако же не спал и в думах, будто в жерновах, молол те зерна слов, что бросил государь. Лукавство, ложь, а вкупе с ними гордыню явную и скрытую угрозу в прах перетер и осталась правда — царь его боялся! И страх сей застарелый, мерзкий, подобно язве на устах, покою не давал и мучил всякий раз, что бы ни делал он — вкушал ли, молвил слово иль лобызал икону. Духовник, старец Стефан, назвал преемником и сам признался, куда ввел Аввакума. Познавший тайну Истины, отвергнутый царем, он должен смерть принять и полное забвенье, ан нет! Он жил, а знать, расстрига был нужен государю! Неведомо лукавство ли замыслил, иль что еще, но суть сих обстоятельств — благо. И надобно, покуда жив, Приданое сыскать и перепрятать!
А там уж будь что будет, на волю Божью положась, хоть снова в Пустозерск иль голову на плаху…
Раз нужен Аввакум, знать царь еще придет! Не зря в Боровск услал, чтоб был поближе. Мириться станет, проклинать, на дыбу вешать иль огнем пытать — да все едино, лишь бы явился! И что в ни делал с ним, зла не творить, напротив, увещевать царя, духовно окормлять, молиться за него даже на встряске и бережно, отай, все выведать. Что в ни глаголил он, какими бы словами ни скрашивал бытье, душа его не обрела покоя и мечется, как в клетке. Болеет государь! И жаждет бальства и ежли дать ему хотя бы толику, на час-другой облегчить боль и посулить избавить в будущем от хвори, он в яму спустится и сядет рядом, на сей соломенный престол!