Скорбящая вдова

— Откуда взялся Аввакум? Он же в Боровске!

— Сама к нему ходила и токмо что вернулась. Эвон и оси не остыли на карете…

— За что же ей сия немилость? За что нести сей тяжкий крест? Она ж святая!

— Ох, ох… Да за грехи, родимый, за грехи… Ты ж, князь Вячеславов, и искусил ее! Али не ведаешь? — и пальцем погрозил. — Ах, проказник! Прельстил вдову, а сам гуляешь, в поле ветер!

— Я взять ее приехал! И в сей же час к венцу!..

Верижник сгорбился под тяжестью креста, обвис и жалостливо молвил:

— Раскрылся

тайный ваш союз. На исповеди благодетельница во всем призналась и раскаялась… И отреклась!

— И отреклась?!. Да быть сего не может! Не верю я! Ты лжешь, убогий!

— Горяч ты, молодец. Обидно слышать слова твои, егда слыву я по Москве как Божий праведник. Мне имя — Федор! Ужели ты не слыхал?

Боярин отступил и шапку снял.

— Прости уж, не серчай… Условились мы с государыней… Когда вернусь со службы, поедем под венец, где обвенчают по старому обряду… Я загадал: коль жив останусь — знать, сей союз по воле Господа… И видит Бог, искал я смерти!

— Ужели не нашел?

— А не было мне смерти! Два дня тому схватились со стрельцами. Пришли наш город жечь. Мы насмерть встали. Трех лошадей убило подо мной, а пулей из пищали пробило латы, но вот сия вещица, надетая ее рукою, спасла живот, — он ладанку достал. — На вот, позри! Ишь, покорежило! Как раз в нее попало…

— Слепой я, темный, не узреть…

— Я к ней спешил, через заставы, где хитростью, где с боем… Неужто отреклась?

— Се истинно, я слышал сам.

— Но как же клятвы, перед иконой данные? А как любовь?

— Что бабьи клятвы, молодец? Эк, во что поверил…

Вдруг вскинув голову, боярин шапкой оземь.

— Аввакум?!. Духовник Аввакум?!

— Он! Он, батюшка! — верижник зашептал с оглядкой. — Душой ее владея, он разорвал союз ваш. Быть по сему, открою тайну. Ты полюбился мне за храбрость и отвагу… Духовник Аввакум и сам не прочь потешиться с вдовою! Все замечаю! Глаз-то вострый! Кто овладел душою, уж телом овладеет!

Князь брякнул саблей в ножнах и к коновязи.

— Ну, протопоп… Ну, сукин сын, держись. Из-под земли достану.

Вскочил в седло и с места взял в намет. И еже бы не ветер, что свистел в ушах, пожалуй бы, услышал, как старик смеялся:

— Достанешь, как же… Экий ты смешной!.. И сатана достанет вряд ли, хоть точит зуб…

14.

Распоп по-прежнему молился, когда уж за полночь возникла свара, железо скребануло, шум и хрип тяжелый. Послушав сей раздор, распоп вскочил — ужель сподвижники прознали и выручить пришли?

— Эй, эй, кто там? — окликнул шепотом.

И в тот же миг земля осыпалась и кто-то в яму спрыгнул.

— Се я пришел, распоп! Ответ будешь держать!

— Не знаю, кто ты! Назовись!

— Василий Вячеславов! Должно, не раз слыхал.

— Не тот ли молодой боярин, что у Морозовых служил в приказе тайном? — распоп напрягся, цепь в руки взял, как плеть. — Еще сказали про тебя, кормилицын опричник?

— Все ложь и зависть придворных

псов! Я отчине служу.

— Да сатане ты служишь, поелику безбожник! Вы в костромских лесах деревьям поклоняетесь да пляшете под гусли!

— Не задирай меня, распоп, я с миром к тебе шел.

— А что же зришь-то эдак, словно убить явился? Архимандрит послал?

— Я сам пришел и не убить… Познать желаю: кто ты есть? Святой пророк иль дерзкий искуситель…

— Аз есмь Аввакум Петров!

— Вельми наслышан… Но молва людская ровно вода весенняя: то муть, то светлый ключ…

В сей миг распоп стал вкрадчивым и тихим.

— И о тебе мне ведомо довольно. Но мыслю я, чем боле ведомо, тем крепче хворь моя, сомнения терзают. Ты кто на самом деле?

— Я князь.

— Но суть твоя?

— А княжья суть — нести огонь. И по сему мой род светлейший.

— Нести огонь — добро… Да токмо носишь скверну! В рощеньях молишься, богам поганым требы воздаешь и пляшешь, а в храмах крестишься, как православный. Иль се — молва? И оболгали?

— Нет, участь такова. Открою тебе тайну, как на духу признаюсь, коль ты суть духовник. Нельзя мне изменить дедам и вере их. Инно прервется род, погаснет свет. Се худо, ежели князья, забыв о прошлом и былом, начнут искать богов. Чужих богов. Се участь простолюдин, рабов, а мы обязаны хранить святыни.

Распоп побагровел и зубы стиснул.

— Я знаю, кто ты есть. Ты — суть блудливый вор!

Боярин от досады крякнул, но гнев упрятал свой.

— Обидеть тщишься, протопоп, да се напрасно.

— Две веры — ересь и скверна!

— Не мне судить! Как заповедали деды, так и живу.

— Коль служишь двум богам, ты есть безбожник. А веры вовсе нет!

— В делах духовных я не сведом и худой молельник, — признался князь. — Пляшу, когда веселье, и на дуде играю и крещусь, слагая то два перста, то три… Да в том моя ль вина? Я прежде князь и воин. А ежели ратоборцы, внимая всем церковным распрям и речам, зачнут сражаться меж собою — кому же отчину блюсти? А Русь терзают то басурмане, то шведы иль панове, казну желают загрести. А более свои ее терзают. Мне все едино: хоть два перста, хоть три — лишь Бог на небе был бы да отчая земля.

— А-а, князь, проговорился! Един ли Бог и отчина, егда попрали благочестье древлее? Егда втоптали в грязь святыни, коим молилась Русь? Да ты изменник! Изменив обряду, ты изменил земле!

— Нет, Аввакум Петров, сия измена не обидна. Обидно мне иное: церковь стерегут мужи неименитые, худые. Что Никон был холоп безродный, что ты. С суконным рылом да в калашный ряд! Чуть только власть почуют под рукою, так уж князья удельные, так уж народ делят, и рати собирают.

— Эвон куда загнул! И речи мне знакомы… Но вы, князья-бояре, что мыслите в делах духовных? Не смыслите и посему на откуп церковь отдали! Добро бы мужикам — табашникам заморским! Кем призван был в Москву Паисий Лигарид?