Скорбящая вдова
Шрифт:
Однако же боярин вновь на колено встал и руки вскинул, будто пред иконой.
— Я весь пылаю от любви и страсти! И сей минутой бредил ежечасно, когда сражался с супостатом, и имя повторял, будто молитву. О, государыня! Дозволь слегка лишь прикоснуться!
И снова к подолу сорочки…
Она отпрянула, смутилась.
— Да ты манерный стал, ну ровно немец. И красноречие твое мне незнакомо… Кто обучил тебя обычаю чужому? Не паночки ли польские, егда ты бился с панами?
Боярин подскочил, хотел
— Поверь, я от любви сгораю! Любовь моя — порука. Я верен был тебе!
— Не вижу, чтоб сгорал. Позри в зерцало — бледный! И очи тусклые… Ну а кафтан? Велик и весь засален. Уж не с плеча ль чужого снял?.. Постой-ка, князь, а ты не пьян?
— Я пьян? Помилуй! Много дней не пил, не ел, свиданья ожидая! А ежели и пьян, то от любви! Довольно ж, государыня! Не мучай более, отдайся!
Она лишь рассмеялась.
— А ты возьми! Я вся тут, пред тобою!
— Возьму, в сей час возьму!
Затеялась игра… Боярыня смеялась и дразнила, а он ловил ее в опочивальне, да где ж поймать, коли хромой? То всюду натыкался, то падал и кричал:
— Позволь! Копьем я уязвлен! Как мне с тобой тягаться? Отдайся же в полон, как прежде отдавалась!
— То было прежде — ныне же не дамся! — в лицо ему смеялась и убегала. — Ты завоюй меня! Ведь воевал поляков? Где меч твой, обоюдоострый? Где стрелки легкие, чтоб сердце мне пронзили?
— Но я пищалью воевал!
— Пищалью каждый сможет! — воскликнула она и словно протрезвела, вложив сердечный лед суть в слово. — Скажи-ка, князь, как ты прошел ко мне? И кто тебя впустил?
Боярин пал на ложе, отдышался и потер колено.
— Ты ведь ждала меня, разогнала домашних… Все расползлись по норам и углам. И носа высунуть не смеют… Болит колено!
— К непогоде.
— Ну, поврачуй меня… Как нищих врачевала. Довольно, чтоб десницею коснулась, и рана заживет.
— А где твоя целительная сила? Отчего сердечко ледяное, коль ты в опочивальне?.. Ведь ране врачевал одним лишь стуком в дверь или в окно! Иль даже звуком дудки.
Он возопил, катаясь и стеная.
— О, рана! Как она болит!.. Неужто мне судьба скончать свой век, едва тебя позрев? Я так к тебе стремился, чтоб вместе нам испить… Испить до дна сей рог любви… Неужто не успеем, хотя бы пригубить?! Я умираю…
— Ах, если в от любви!..
— Не разбивай мне сердца, — призывно зашептал. — Ступай ко мне, простимся. Ну? Ступай, ступай же. Я обниму тебя и ты забудешь свою вдовью долю… Ужель забыла, как сладко ты спала в моих объятьях?
Боярыня украдкой знаменьем крестным осенилась.
— Ты стал совсем чужой… От прежнего я зрю лишь образ, и то какой-то пыльный, старый, словно поддевка… Мой князь был — князь светлейший. А ты подобен Князю Тьмы. И дух сквозит зловонный!
— Признала, подлая бабенка! — он в тот же час
— Испробуй, коли есть охота, — крест со стены сняла. — Спали меня в огне любви иль утопи в воде печали. Испробуй, сатана! Да токмо знай, из пепла встану я, возникну из глубин, чтоб повторилось все. Мне тайна ведома, Князь Тьмы, я знаю, вся любовь — от Бога! А от тебя — скверна.
— Ей-ей, скверна! — он немцем обернулся: парик, кафтан, чулки — ну, истинно ученый. — Да токмо в мире ее поболе, чем всех иных веществ. Всю скверну я измерил, взвесил, на крепость испытал. И ныне сим елеем тебя измажу с ног до головы! А что твоя любовь? И много ли ее? Чела не хватит замарать!
— А мне будет довольно!
— Любовь — се призрак! Ее нет в природе. Поверь мне, я искал, но вещества такого не выделил ни из мозгов, тем паче, из сердечной ткани. Она суть плотский грех, не более того!
— Ступай-ка прочь. Я от тебя устала.
— Но ты поспорь со мной! Зрю, ты мудра, хоть женского начала…
— Послушай, сатана! — она вдруг засмеялась. — Сегодня многих я гнала, кого взашей, кто плетью получил, тебе вот крест. Ступай отсюда вон!
Князь Тьмы лишь усмехнулся и в тот же миг предстал библейским фарисеем. Скрипучий глас слух полонил:
— А что мне крест?.. Чудной народ! Да еже в я крестов боялся, мне в ходу не было на Русь. Куда ни глянь — соборы, храмы, в лесах монастыри, часовни при дорогах. А крест нательный носит всяк встречный поперечный. Кругом кресты, а я хожу, будто в своих чертогах! Что захочу, то и творю — царей ввергаю в грех! Ну, а простых, как ты, не мудрствуя лукаво, кого куплю с душой иль златом искушу, грехом телесным изничтожу..
— Се ложь, треклятый! Меня не искусил, хотя из кожи лез, в личины обряжался. Любовь слепа, ты думал? Ничуть, сия богиня зряча. Нет силы у тебя против ее стоять. А я люблю. А я — люблю!
Враг мира отшатнулся и черным стал, словно арап. Кровавый блеск сверкнул из-под савана.
— Ну что ж, годи! — визгливо прокричал. — Я смерть тебе пришлю! Не в сих покоях — в скверной яме! Голодную пришлю, лихую! Сама иссохнешь, ровно смерть!
Она расхохоталась.
— Была в жива любовь! — ковш меда зачерпнула. — А яма скверная? Была я там, позрела! Смерть мне пришлешь и гладом уморишь? Так и ее видала! Согласна, посылай! Покуда ты сподобишься, покуда час не пробил — вкушать буду и веселиться всласть! Что морду-то воротишь? Эвон, дуда висит! Сыграй-ка на дуде? Я попляшу! Давно плясать охота!