Скорость

Рыбин Анатолий Гаврилович

Она кивнула в сторону Семафорной.

— Держу путь на капитанский мостик.

— Ах, да! — Только теперь он увидел на ней синюю железнодорожную шинель, в которой ее фигура выглядела еще стройнее, чем в обычной одежде.

— Ну и как? — собираясь с мыслями, спросил Зиненко. — С Кирюхиным поладили?

— Полный ажур! Внимание, доверие и отеческая забота.

— Нет, серьезно?

— Конечно, серьезно. — Глаза у Риммы сделались большие, большие. — Вчера, например, он сказал мне: помните, Римма Борисовна, я всегда

на посту.

— Как это понять?

— Ну, чтобы не стесняться, звонить, если нужно. Я так поняла. А вы чего хмуритесь, Аркадий Петрович? И к нам не заходите, а?

Не зная, что ответить, Аркадий заторопился на троллейбус.

— Да не спешите вы, уедете на следующем, — сказала Римма и улыбнулась. — А мы, знаете, на воскресенье решили в театр. Семейная вылазка. Пойдемте?

Зиненко посмотрел ей в лицо:

— Чего ради я буду ломать ваш семейный ансамбль?

— Ой, батюшки, «ансамбль»! Ну, пойдемте вдвоем?

— Вдвоем? — Зиненко вздохнул. — Староват я, наверно.

— Вы, староваты? — Римма так громко рассмеялась, что проходившие мимо люди обратили на нее внимание. И в этот самый момент к остановке подошел другой троллейбус.

— Ладно, — уже тихо сказала Римма. — Заходите все-таки. Не забывайте.

— Зайду как-нибудь, — пообещал Зиненко. И еще долго смотрел ей вслед из троллейбуса.

21

— Девушка, девушка! — кричал в трубку взволнованный Сахаров. — Зачем прервали? Дайте редакцию!

Телефонистка долго ворчала, но все же соединила. Уже знакомый женский голос ответил: — Да, да, слушаю.

— Так вот, повторяю, — горячо продолжал Сахаров. — События знаменательные. Во-первых, Мерцалов пересел на тепловоз. Во-вторых, он получил квартиру в новом доме. Прошу подчеркнуть: квартира предоставлена как лучшему машинисту-новатору. Да, да, это главное!

— А что вы скажете о последней летучке? — спросила трубка.

— О чем, о чем? Ах, да, — как бы вспомнил Сахаров. — А какая сторона вас, собственно, интересует?

— Да тут письмо есть. Не очень лестное, правда.

«Ах вон что, — поморщился Сахаров. — Понятно». Он вынул из кармана платок и вытер вспотевшее лицо. Чтобы заполнить паузу, подул в трубку, потом стал объяснять:

— Партком знает, принимает меры. Кое-кого тряхнуть придется. Не без того, конечно. Главное, чтобы горел светофор. Сами понимаете. А что касается печати, учить не буду. Одним словом, прошу не поскупиться…

Закончив разговор, Сахаров расстегнул китель. Весть о письме в редакцию испортила ему настроение. «И что за люди такие, — рассуждал он с возмущением. — Даже честью коллектива не дорожат. Удивительно. Ну ничего, будем воспитывать».

Сахаров придвинул к себе городскую газету. Прикинул, как будут выглядеть в ней его сообщения. И вдруг вспомнил, что не догадался

попросить прислать фотографа. А как было бы хорошо: в одном номере газеты — «Мерцалов на тепловозе», в другом — «Мерцалов на новой квартире». И производство, и быт. Все, как положено в современных условиях. «Придется позвонить еще раз», — решил он и протянул руку к телефону. Но кто-то постучал в дверь.

— Войдите! — недовольно бросил Сахаров и торопливо застегнул китель.

Вошла Тамара Васильевна Белкина, хмурая, с заплаканными глазами. Тихим уставшим голосом спросила:

— Как же получается, Федор Кузьмич? Кто не просит квартиры, тому даете. А меня даже из списка вон выбросили.

Сахаров знал, что Белкина придет к нему, и потому заранее готовился к этой неприятной встрече. Круто выгнув рыжеватые брови, он сказал с сочувствием:

— Слушай, Тамара, не жги душу. Говорил я, доказывал. Не согласился начальник отделения, решил по-своему. А что касается намека — «Кто не просит, тому даете», это зря. Надо все-таки разбираться.

Белкина посмотрела ему в лицо, покачала головой.

— Эх, Федор Кузьмич. Чего там разбираться. У Дубковых ведь целый дом свободный. Да и не выгоняли они Мерцалова. Это все знают.

— А ты за всех не говори. И Мерцалова не касайся.

— Как же не касаться. Квартиры-то он не просил. И заявления не подавал.

— Причем тут заявление. Мерцалова вся страна знает. Может, ему начальник дороги особняк персональный выстроит.

— Конечно, тебе можно говорить, семья в квартире. А Майя как будто не твоя дочь. Пусть мучается. — Тамара Васильевна часто заморгала и на ресницах у нее заблестели слезы.

В этот самый момент в дверях показалась Елена Гавриловна Чибис. Она вошла по привычке, не стучась и не спрашивая разрешения. Ее широкое меховое пальто и яркий зеленый платок словно обожгли Сахарова.

— Занят я, не видите, что ли! — крикнул он с явным раздражением.

— Извиняюсь, — ответила Чибис и удалилась.

— Но вы подождите! — неожиданно смягчился Сахаров. У него мелькнула мысль, что это поможет поскорее закончить неприятный разговор с Белкиной. Он поднялся со стула, плотнее прихлопнул дверь и опять вернулся к столу.

В комнате стало так тихо, что слышен был шорох платка в руках Тамары Васильевны.

— Ну зачем эти слезы? — негромко спросил Сахаров. — Думаешь, без них не понятно? Все понятно. Когда можно было, помогал: и самой дать путевку в санаторий за счет профсоюза настаивал, и Майю сколько раз в пионерский лагерь бесплатно посылали. Верно?

— Эх, Федор, Федор! Чего ты считаешь? — пуще заплакала Белкина. — Не за свои же кровные посылал. За государственные. А сам ты, можно сказать, в сторонке стоишь. Да я и ничего от тебя не требую. Раз уж вышло так, терпеть надо. Вот с квартирой бы только. Ей ведь, Майе-то, комнату нужно. Невеста.