Скорость

Рыбин Анатолий Гаврилович

— Ерунда. С ледяной горки прокатился, — придумал Сахаров и для большей убедительности добавил: — Молодежь ведь. Кровь играет.

— Мило-весело, — усмехнулся Ракитин и встал со стула. — Ну, ладно, товарищи, все. А по письму… решим так. Вы пригласите Белкину и объявите, когда и в каком доме она получит квартиру. Конкретно.

Кирюхин поморщился, как бы говоря, ну зачем такая точность, Борис Иванович? Кто знает, что еще произойдет, пока новый дом построим?

— Ничего, ничего, — сказал Ракитин. — Нельзя же вычеркнуть

человека из списка и умыть руки. А что касается Алтунина…

— Этого мы проработаем в отделении, — грозно пообещал Кирюхин. — Мы с него спросим и за ремонт, и за план перевозок. За все спросим, Борис Иванович. И метельную ночь не забудем.

— Добро, — сказал Ракитин. — А письмо я передам, пожалуй, Зиненко. Пусть он все-таки изучит.

— Чудно, — задумался Кирюхин, когда секретарь горкома уехал. — Других за клевету из партии исключают, под суд отдают, а тут еще изучать будут.

— Дипломатия, — понимающе объяснил Сахаров.

— Значит, пусть пишет снова?

— Ну нет, больше не напишет. Смею заверить, Сергей Сергеевич. И про любовь забудет. Мы ей создадим обстановочку…

24

Отпустив машину в гараж, Ракитин поднялся в лифте на пятый этаж гостиницы. В номере у Зиненко обе оконные створки были распахнуты, и массивные бархатные шторы колыхались от сквозняка.

— Дышим? — спросил Ракитин, придерживая, дверь, чтобы не хлопнула.

— А что же делать? — ответил Зиненко. — Топят, как в гарнизонной бане. Ругаться пробовал, не помогает. Говорят — норма.

— Правильно, — рассмеялся Ракитин. — Раз положено, получи сполна и не жалуйся.

Было около восьми вечера. Над городом стоял морозный туман, и все казалось одинаково белесым.

Зиненко непривычно хмурился.

— Иди-ка сюда! — сказал Ракитин и, подведя его к окну, показал на коробку четырехэтажного дома, торчавшую из-за крыш на соседней улице. — Можешь считать себя жильцом этой священной обители.

— Почему священной? — спросил Зиненко.

— Очень просто. Здесь когда-то стояла церковь. Давно, правда. А старушки и сейчас, проходя мимо, крестятся! Так что всегда будешь осенен знамением божьим и упасен от всякой нечистой силы.

Но Зиненко не повеселел и теперь. Он стал даже еще более угрюмым, думая о чем-то своем. Ракитин заметил это, спросил:

— А как твои дела в депо, Аркадий? Чибис там чего-то мудрит. Жалобу написала, защищает начальника депо. Кстати, что ты о ней можешь сказать?

— Плохого ничего, — ответил Зиненко.

— И хорошего тоже?

— Почему, — возразил Зиненко. — Мне показалась она женщиной умной, с огоньком.

— Насчет огонька ты прав, — улыбнулся Ракитин. — Огонек у нее имеется. А как она с Алтуниным? Воркуют голубки?

— Вроде воркуют. Но это по-моему не столь важно.

— Э-э, нет, — погрозил пальцем

Ракитин. — Если хочешь знать, то и жалоба на этой самой почве появилась. Да, да, я уже прощупывал. В отношении Белкиной она права, а в остальном… Словом, придется с этой Чибис потолковать серьезно.

Зиненко долго молчал, о чем-то раздумывая. Потом сказал решительно:

— Знаешь что, Борис Иванович, отпусти меня из горкома.

— Как это отпусти? Ты что, Аркадий, в уме? — Ракитин уперся ладонями в край стола, пружинно вытянулся.

— Не могу я так, Борис Иванович, не могу.

У Ракитина от волнения подергивалась кожа под глазом. Он был уверен, что предложил Аркадию самую подходящую работу, что именно в горкоме офицер запаса мог бы великолепно применить свой многолетний опыт воспитателя. А тут вдруг эти словечки: «Не могу», «Не хочу».

— Нельзя так. Нужно дорожить доверием, — сказал Ракитин. Зиненко долго молчал. Не хотел он, как видно, причинять обиду человеку, который проявил столько хлопот о его устройстве. Но идти на сделку с совестью было тоже не в его характере.

— Мне лучше ямы рыть, чем разыгрывать из себя инспектора, — откровенно признался Зиненко. Ракитин долго смотрел ему в глаза.

— Странно ты рассуждаешь, Аркадий.

— Почему странно. Ведь чтобы разобраться в людях, нужно с ними пуд соли съесть.

— Но я же тебя не тороплю. Сиди в депо еще полмесяца. Мало? Сиди месяц.

Зиненко потер пальцами лоб, сказал раздумчиво:

— Комбат Ракитин когда-то внушал: «Главнее в бою — не терять времени».

— Правильно внушал. Жаль, что здесь не армейские условия. Демократией пользуешься. Говори откровенно, куда уходить собираешься?

— В депо.

— На какую работу?

— Алтунин обещает должность мастера.

— Ах, вон что! — Борис Иванович прикрыл окно, снял шапку и подошел вплотную к Зиненко. — Значит, обходный маневр?.. Как на той высоте, под Берлином?.. Да, мило-весело. А может, все-таки подумаешь?

Зиненко стоял, не двигаясь.

Ракитин опять подошел к окну, за которым по-прежнему стоял туман. Белесым было все: дома, деревья, провода и даже пробегавшие внизу машины. Лишь в конце квартала, где выходил на главный проспект грузный троллейбус, вспыхивали голубые молнии.

— Ну, лады, — сказал Ракитин, повернувшись к Зиненко. — Пусть будет по-твоему. Но знай: из горкома я тебя не выпушу.

— Как то есть?

— А так. Будешь внештатным, уразумел?

— Это другое дело, — сразу повеселел Зиненко. — Внештатным согласен. — И шутливо прибавил: — Казаку треба, щоб конь добрый був.

— Ух ты, черт! — схватив его за плечи, воскликнул Ракитин. — Как был упрямым, так и остался.

Раздался стук в дверь. В номер неожиданно вошла Римма. Ярко-желтая высокая шляпа и такого же цвета большие круглые клипсы придавали ее лицу какой-то цыганский вид.