Скорость
Шрифт:
Дома его встретила Наташа. Она только что вернулась из школы и что-то готовила на электрической плитке. С того дня, как не стало матери, дочь взяла на себя многие домашние заботы: мыла полы, ходила в магазин за хлебом, варила картофельный суп или пюре. Иногда стирала даже небольшие вещицы. Основной же стиркой занималась тетя Феня, соседка по дому. Она же ходила на базар за продуктами. После каждого такого похода брала карандаш, лист бумаги и делала полный финансовый отчет. Если вдруг недоставало в кошельке нескольких копеек, тетя Феня сильно переживала, ругала тех,
Наташе нравились эти отчеты, она прятала их в мамину сумку и хранила так же бережно, как и деньги, предназначенные на продукты.
Больше всего Наташе нравилось кормить обедом отца, когда тот приходил с работы. Она точно, как мать, расстилала на столе зеленую скатерть, выставляла из буфета все приборы, если даже кроме соли в них ничего не было. Затем приносила кастрюлю с горячим супом и, неторопливо работая половником, говорила тоном опытной хозяйки:
— Густовато немного. Наверно картошка разваристая попалась.
— Ничего, — подбадривал ее Прохор Никитич, — густовато, зато вкусно.
Чтоб отцу было веселее, она садилась напротив и тоже ела суп серебряной маминой ложкой с мелким узором на ручке.
Сегодня Наташа была очень расстроенной. Не успел Прохор Никитич раздеться, как она подступила к нему с вопросами:
— Что случилось, папа? Почему тетя Лена меняет квартиру?
— Меняет? — удивился Прохор Никитич. — Не знаю.
— Ну, как же. Вон, посмотри!
Она подвела его к окну и показала на грузовую машину, которая стояла у подъезда. Прохор Никитич видел эту машину, когда подходил к дому, но никого возле нее не заметил. А теперь возле кузова суетилась Елена Гавриловна, торопливо укладывая вещи.
«Странно, очень странно», — подумал Прохор Никитич, сжимая пальцами подоконник.
— А ты поговори с ней, — задыхаясь от волнения, попросила Наташа. — Только поскорей. Прямо сейчас.
— Да нет, неловко.
— С тетей Леной неловко? Что ты, папа! Ну пойдем вместе, ладно?
— Нет, нет, потом, — сказал Прохор Никитич. — Я очень тороплюсь. У тебя есть что-нибудь поесть?
Наташа тихонько кивнула и еле-еле выговорила:
— Есть. Ком… ком… пот.
Она вздохнула, прикусила губу и убежала на кухню.
Прохор Никитич прошел в большую комнату, опустился в глубокое кресло и устало закрыл глаза. Не мог он сказать дочери о том, что произошло в эти дни между ним и Еленой Гавриловной. Да и не очень-то приятно было вспоминать слова, опять брошенные им женщине: «В опеке вашей не нуждаюсь». Не стоило, конечно, рубить так вот с маху. У нее ведь намерения были хорошие с этим письмом. А главное: дети к ней привыкли. Да и он тоже.
Наташа принесла кастрюлю с компотом и, не переставая покусывать губы, принялась наполнять им высокие фарфоровые бокалы. Прохор Никитич взялся за ложку. Он хотел, как всегда, похвалить дочь за старание, но вдруг осекся. Пойманная в бокале слива оказалась такой кислющей, что невольно поджались губы. Наташа сразу поняла свою оплошность. Она виновато заморгала и выронила из рук половник.
— Да что ты огорчаешься, — сказал отец, посадив
— Не будет хорошо, — замотала головой Наташа. — Сахар надо класть раньше, до кипения. Иначе весь аромат пропадет.
— Не пропадет. А ну, давай попробуем!
Наташина ошибка была немедленно исправлена. Компот стал очень вкусным, и аромат его действительно никуда не пропал.
— Я сейчас позову тетю Лену есть компот, — сказала Наташа, вопросительно посмотрев на отца.
— Но ведь она занята.
— А я уговорю ее.
Прохор Никитич промолчал.
— Ты не хочешь, чтобы она к нам пришла, да? — спросила Наташа.
— Не выдумывай глупости.
— Да, да, я знаю, я вижу. Раньше ты с ней разговаривал, а теперь молчишь.
Чтобы успокоить дочь, Прохор Никитич улыбнулся.
— Фантазерка ты моя. Напрасно расстраиваешься. Переезжает человек, значит, нужно.
Наташа схватила его за руку.
— Не надо так говорить, папа. Я люблю тетю Лену и хочу, чтобы она никуда не уезжала. Никуда, никуда.
«Верно, сказал я глупость, — подумал Прохор Никитич. — Совершенную глупость. Но что же делать? Идти извиниться? Но поможет ли это, если вещи уже уложены в машину?» Он встал и быстро оделся.
Наташа понимающе следила за каждым его движением. Черные большие глаза ее блестели. Беспокойные розовые пальцы нервно теребили косу. У Прохора Никитича тугая спазма сдавила горло. Он хотел подойти к дочери, обнять ее и сказать ласково-ласково: «Наташка ты моя, родная, ничего, успокойся». Но эти слова могли сейчас произвести такое же действие, какое производит спичка, поднесенная к пороху. И он сказал:
— Ну, я пойду поговорю, сейчас же.
У подъезда машины уже не было. Только рубчатый след от колес тянулся к открытым воротам. На след сыпала и сыпала холодная жесткая крупка. Серое небо, казалось, висело над самыми крышами. Дул влажный ветер, пахнущий древесной корой и далекой степью.
Часть II
1
На станционном мосту Сазонов-старший облегченно вздохнул, вытер платком вспотевшее лицо. Здесь он всегда отдыхал после преодоления сорока шести крутых ступеней. К тому же отсюда с двенадцатиметровой высоты было очень хорошо видно все, что делалось на путях — от стройного белого здания вокзала до распахнутых ворот депо.
Сунув платок в карман, Александр Никифорович оперся локтями на железные перила, прищурился. Стояла последняя декада июня. Солнце палило так сильно, что от густой паутины рельсов струился голубоватый дымок. И в нем, как в степном мареве, словно колыхались грузовые составы, ожидающие отправления.