Скорость
Шрифт:
— Верно, неважные, — согласился гость. — Скажу больше: этот участок пока самый отстающий у нас.
— Ага, признались!
Кирюхин воспрянул духом, повеселел, стал расспрашивать, почему отстающий, в чем дело? Для оживления беседы подлил в рюмки десертного. Но гость то ли уловил истинное намерение собеседника, то ли действительно хотел уговорить его приехать в Широкино, снова завел разговор о яблоках. И перебить его было очень трудно.
Вернувшись из столовой, Кирюхин вызвал своего заместителя Гриня. С этим исполнительным и не любящим споров человеком,
— Понимаете, что получается, Зиновий Павлович. Нас прощупывают различные командировочные, а мы спим. Не знаем даже положения дел на Егорлыкском.
— Нет, почему же, — сказал Гринь. — Кое-что знаем.
— Ну, что вы знаете? — Кирюхин нервно постучал пальцами по краю стола. — Есть у вас какие-нибудь цифры, факты?
Гринь задумался. Вытянул по привычке тонкие губы.
— Такого, конечно, нет. Но можно добыть.
— Тогда вот что, — сказал Кирюхин, живо потирая руки. — Придумайте какую-нибудь командировку в Широкино. Ну, хотя бы для изучения опыта перехода на тепловозную тягу.
— Когда прикажете выехать? — спросил Гринь.
— Да вот Алтунина проработаем и выезжайте. — Кирюхин посмотрел на Гриня и добавил: — И таких мне давайте фактов, батенька, чтобы самого министра взбудоражить. Соображаете?
В тот же день после службы, когда Кирюхин, сбросив рубаху, освежал свое крепкое тело в ванной комнате, позвонил по телефону брат Андрей. Сергей Сергеевич так разволновался, что долго не мог понять, откуда тот говорит. А Нина Васильевна стояла рядом с мужем, вытирала его спину мохнатым полотенцем и упрашивала:
— Не кричи ты, ради бога! Не кричи!
Но Сергей Сергеевич продолжал кричать:
— Какой сосед? Что за чепуха? Говори толком, откуда звонишь, из Москвы или с дороги?
Андрей после небольшой паузы объяснил, что говорит он не из Москвы и не с дороги, а из Широкино и что приехал он туда принимать отделение. У Сергея Сергеевича от такой новости подсекся голос:
— Постой, постой! А я ведь понял, что тебя в Москву, в министерство?
— Правильно, предлагали. Но медведь есть медведь. Ты же знаешь. Вот и решил к тебе в соседи.
«Чудак, — с возмущением подумал Сергей Сергеевич. — Другие дерутся за высоты. А этот решил… Ну и кого удивить хочет?» Андрей же продолжал доказывать свое. По всей вероятности, он был очень доволен новой должностью. Это чувствовалось по его бодрому голосу. А у Сергея Сергеевича в душе было совсем другое. Он не столько слушал брата, сколько думал о Егорлыкском плече: «Ничего себе ситуация. И нарочно не придумаешь».
После разговора Кирюхин еще долго стоял возле телефона сосредоточенный и задумчивый. Нина Васильевна бросила ему на плечи полотенце, сказала:
— Опять ты Андрея не пригласил. Ну, как это можно?
Сергей Сергеевич не ответил. С полотенцем на плечах он прошел в свою комнату и плотно прикрыл дверь.
Снова всплыли в памяти история с Андреем и то, как жена его, Мария, прислала тогда письмо с просьбой помочь ей. Она клялась, что Андрей честный и преданный
Нина Васильевна несколько дней плакала, собиралась поехать к Марии, побыть с ней хоть неделю-две. Но Сергей Сергеевич запретил ей это делать. Он так прямо и сказал: «Запрещаю». А потом, чтобы не вести больше разговоров об этом, попросился у начальства в длительную командировку.
«А что же я мог сделать?» — словно оправдываясь, спросил самого себя Кирюхин. Он хотел ответить: «Ничего». Но слово это застряло в горле, как тугой ком.
В комнату вошла Нина Васильевна. Положив мужу на плечи руки, шутливо спросила:
— Чего ты, бородач, рассердился? Иди-ка рубашку надень и будем ужинать.
27
На другой день в отделение дороги привезли картину. Это было огромное полотно в коричневой багетовой раме, занимающее добрых полстены просторного кирюхинского кабинета.
Сперва картину повесили над столом, чтобы каждый, входя в кабинет, сразу обратил на нее внимание. Но Полина Поликарповна предложила повесить картину на стене против окон. И Кирюхин, не раздумывая, согласился, потому что здесь было больше света и она выглядела очень эффектно.
Полина Поликарповна, приложив к глазам ладонь с красивыми пальцами, очень тщательно выверила наклон картины и лишь тогда приказала укрепить ее на стене окончательно.
Растроганный Кирюхин тут же сел за стол и на форменном бланке собственноручно сочинил благодарность коллективу студии художников за отлично выполненную работу. А самой Полине Поликарповне преподнес большой фотоснимок железнодорожного узла, над которым взвились голуби.
— У вас творческая душа, Сергей Сергеевич, — сказала Полина Поликарповна.
— Рад слышать, — ответил Кирюхин и с достоинством погладил бороду.
Едва вся эта суматоха закончилась и кабинет опустел, как в дверях показалось усатое лицо Дубкова.
— О, Роман Филиппович! — взмахнув руками, воскликнул Кирюхин. — Привет, батенька, привет! — И сразу кивнул на картину. — А ну-ка взгляните своим пролетарским оком! Хороша?
Дубков долго и внимательно щурился, не зная, что ответить.
— Чего молчите? Скорость-то чувствуется? Это ведь мы с вами катим. На полном.
— А вот нас-то и не вижу, — сказал Роман Филиппович.
— Да-а, — взявшись за бороду, протянул Кирюхин. — Выходит, слабы мы в искусстве. Все выложи нам прямо.
— Так ведь нельзя иначе. Без правды и жизни бы не было.
Деликатно подкрутив кончики усов, Роман Филиппович повернулся к столу и положил перед начальником объемистую папку с предложениями машинистов.
«Еще один ходатай объявился», — с неудовольствием подумал Кирюхин, вспомнив, что по всем этим предложениям уже были неоднократно разговоры с самим Алтуниным. Однако стал терпеливо и настороженно слушать вошедшего.