Скованные одной цепью

Alexianna

— Как звать вас? — спрашиваю женщину.

— Глафирой кличут. Санитарка я, — отвечает та.

— Вот что, Глафира, зажгите ещё свечи — темно тут. И принесите ещё бинты.

— Только ж намотала, — спорит она.

— Сперва рану закрыть надо, а потом наматывать будем, — настаиваю я и указываю рукой на шкаф с бинтами.

Она таки, раскачиваясь, шлёпает в указанном направлении. Я, пользуясь тем, что никто не видит, провожу ленты своего потока к больному. Минута и повязка снята, ещё минута и рана продезинфицирована. Вижу, глубоко рассечённые ткани,

аж до кости. Ужас какой! Бедняга, ему ж ужасно больно! Тут же вплетаю обезболивание и мужчина начинает ровно дышать и даже почти не стонет. Что могу сделать сейчас, так это остановить кровь и вплести регенерирующие ленты своей магии. Его тело принимает все мои магические вторжения в него, это хорошо, это значит, что поправится казак. Успеваю соединить нервные клетки в глубине пореза, когда шаркающие шаги санитарки возвещают о её приближении.

— В таком состоянии уже можно бинтовать. И крепче сжимайте, чтобы рана больше не открылась, — сообщаю я ей.

Она удивлённо смотрит на раненого, видимо, не ожидала, что я так быстро остановлю кровь, а потом приступает к своей работе, а я отхожу и направляюсь к следующему больному. С ним дело обстоит намного лучше. Он даже улыбается, глядя на меня.

— Ну что, казак, жить будешь? — подбадривая его, спрашиваю я с улыбкой.

— С тобой, краса, хоть сто лет! — браво отвечает он.

Немного снимаю его болевые ощущения. Раны его не глубокие и бинты чистые на нём, без крови. Ладошкой прикасаюсь к его лбу, чтобы определить есть ли горячка. Нет, все хорошо. Решаю, что разберусь с ним завтра.

— Смотри у меня, ты обещал. Так что держи слово. Сто лет, не меньше, — деланно серьёзно наказываю ему, махая в воздухе указательным пальцем.

Подхожу к стоящей чуть поодаль койке следующего больного и застываю, как столб, когда вижу, что рядом со мной материализовался… этот, как его? Удав.

Удав? Откуда он здесь взялся?

— Алёна Михайловна, спокойно, не надо резких движений, — тихо предупреждает он меня. — Небеса! Как хорошо, что вы здесь!

— А вы то здесь откуда? — удивлённо спрашиваю я.

— Мы с Лёхой тут работать должны…

Я мгновенно кидаюсь к больному, лежащему на животе, вся спина которого в кровавых повязках. Опускаюсь на колени и заглядываю ему в лицо.

— Лёша, Алёшенька… — шепчу я, легонько касаясь его бледной щеки.

Он не отвечает и не двигается.

— Без сознания он, Алёна Михайловна.

— Что случилось, Костя? Где его защитные доспехи, почему не сработали? — срывающимся голосом спрашиваю я.

— Не мог он доспехи включить, иначе спалились бы.

— Это следы от кнута, — догадываюсь я, снимая кровавые бинты.

— Да, млять… Но давайте я вам всё расскажу, только не здесь. Глафира уже шлёпает сюда.

— Глафира, принесите ещё бинты, пожалуйста, — прошу я женщину, а сама потихоньку сканирую повреждения на спине Зайцева.

— Это Алексей меня позвал, да?

— Он в бреду что-то бормотал, я не разобрал.

— В ранах грязь и вот-вот начнётся абсцесс. Надо чистить, — озабоченно

сообщаю я. — Костя, отвлеките Глафиру на минут двадцать. Не надо, что бы она видела, как я буду магичить.

Он кивает и, когда женщина приносит бинты, быстро берёт её в оборот.

— Глафира Степановна, — елейным голоском начинает обхаживать он женщину. — Краса ненаглядная…

— Отойди, окоянный, — машет она полотенцем, пытаясь отогнать от себя парня. — Самогону не дам! То для болезных, а не для распития.

— Да пошто мне самогон? Ты пирожков мне дай, сголодался я, — умоляюще смотрит на неё Костя. — А я тебе водицы натаскаю. А?

— И то верно, — соглашается Глафира. — Барин-то твой и сам не хорчуется и тебя впроголодь держит. Ну, пойдём, горемычный, хлеба тебе дам, да картоплю. Пирожков нету, поутру только напекать буду, когда тесто подойдёт.

Когда они удаляются, я начинаю лечение Зайцева. Основательно, сантиметр за сантиметром, удаляю из ран грязь и очищаю от микробов.

— Вот, Зайцев, — приговариваю я, — меня ругал, а сам? А если бы я не пришла? Ласты бы тут склеил.

Его тело чуть дёргается мне в ответ.

— Ладно уже, сейчас боль сниму, не шевелись.

— М-м-м… — мычит он в бессознательном состоянии.

Вижу, как слабый ручеёк его магии, вплетаясь в мои ленты потока, начинает помогать затягивать раны.

— Вот, вот, — одобрительно киваю я, — и регенерацию включай уже. А то разлёгся тут — лечите меня.

— М-м-м…— только и может ответить он.

«Полностью восстанавливать ткани нельзя, — думаю я, — а то спалимся. Человеку после такой порки пришлось бы дней пять в постели проваляться. А нам может и суток хватить.»

Оставляю рубцы не закрытыми, чтобы Глафира не охренела, когда увидит полностью восстановленную за 20 минут спину Зайцева. Начинаю аккуратно наносить повязки. Когда приподнимаю тело моего болезного технаря, он шепчет:

— Алёшка…

— А кто ж ещё? — отвечаю я, потом целую его в щёку. — Поспи, ушастик мой.

***

— Это безобразие! — наезжаю я на полковника казачьего, тряся в руке документами Зайцева. — Господин полковник, это просто возмутительно! Мало того, что бусурманы всякие их секут, так и вы кнутами тоже! Он же офицер, как можно его кнутом до смерти?! Немедленно проводите меня к генералу Денисову. Буду жаловаться. И папеньке в столицу напишу, пусть государю-императору расскажет, какие у вас тут беспорядки.

Полковник казачий слегка бледнеет от моих слов, но держится стойко.

— Разберёмся, барышня, — хмуро говорит он. — Дайте уж мне эти бумаги.

Я кладу документы Зайцева на стол передним. Он, не спеша, просматривает их, хмурится ещё сильнее.

— Да, кто ж знал-то? Не по форме одет был и ведь толком ничего и не сказал…

— А его кто-нибудь толком спросил? Схватили и кнутом. И за что? За то, что за ребетёнка заступился?! Так это долг офицерский, малое дитя защищать! — не унимаюсь я, а сама думаю: «Как бы не перегнуть мне с этими наездами…»