Сквозь тьму

Тертлдав Гарри

Но у торговца тканями и гончара Павилосты - да, и у их торговца мебелью тоже - были свои прилавки на рыночной площади. Меркела восхитилась прекрасным зеленым льном, хотя ее не восхитила цена, которую торговец тканью предложил за болт. “Ты мог бы перенять это от маркизы, ” сказала она, “ но скольких знатных женщин ты здесь увидишь?”

“Если я продам это за меньшую цену, чем я за это заплатил, я не принесу себе никакой пользы”, - сказал торговец.

“Ты и себе не принесешь никакой пользы, если вообще не будешь

это продавать”, - парировала Меркела. “Я думаю, мотыльки разжиреют на нем прежде, чем ты его уберешь”. Она ушла, задрав нос, как будто сама была маркизой - на самом деле, Краста вряд ли смогла бы сделать это лучше. Скарну последовал за ней по пятам.

Горожане Павилосты насмехались над товарами, которые фермеры привезли на рынок. Фермеры, которые пришли за покупками, а не продавать, пренебрежительно относились ко всему, что выставляли местные торговцы. Некоторые из них были намного громче и грубее, чем у Merkela.

Альгарвейцы тоже бродили по площади: их было больше, чем Ханскарну привык видеть в Павилосте. В сочетании с исчезновением кордвейнера это его встревожило. Разве рыжеволосые не должны были бросить все, что у них было, в бой в Ункерланте? Если так, зачем приводить столько солдат в маленький провинциальный городок, где никогда ничего не происходило?

Но Павилоста была не совсем маленьким провинциальным городком, где никогда ничего не происходило. Граф Энкуру, который был рука об руку с людьми Мезенцио, был убит здесь. При восшествии на престол его сына Симану, другого дворянина, который слишком дружил с альгарвейцами, вспыхнул бунт. И Симану тоже был мертв; Скарну сжег его. Так что, возможно, у рыжих все-таки были свои причины.

Один из их офицеров практически прошествовал через площадь, его униформный килт развевался вокруг его ног, когда он спешил туда-сюда. Меркела тоже обратила на него внимание. “От него одни неприятности”, - прошептала она Скарну.

“Каждый раз, когда полковник начинает совать свой нос не в свое дело, от него всегда одни неприятности”, - прошептал в ответ Скарну. Великовозрастный лейтенант возглавлял маленький гарнизон в Павилосте; он трусил за седеющим полковником, размахивая руками, когда тот объяснял то или иное.

Что бы он ни говорил, ему не удалось произвести впечатление на старшего альгарвианского чиновника. В какой-то момент полковник сказал что-то, что, должно быть, было совершенно жестоким, потому что лейтенант отшатнулся, как будто его ранил луч. Приняв драматическую позу, он крикнул: “Пожалуйста, будьте благоразумны, полковник Лурканио!”

Что бы ни ответил полковник, лейтенант не получил от этого удовлетворения. Что бы это ни было, Скарну не мог этого слышать. Он не был вполне уверен, означало ли услышанное им алгарвейское слово разумный или справедливый, его знание алгарвейского, никогда не отличавшееся великим, сильно заржавело в эти дни. Но это тоже не имело значения.

Как только смог, он отвел Меркелу в сторону и пробормотал: “Мне лучше скрыться. Если бы они охотились не за мной конкретно, я был бы поражен”.

“Почему

ты так говоришь?” Спросила Меркела.

Он не показывал пальцем. Он не хотел делать ничего, что могло бы привлечь внимание гарвийского офицера. Все так же тихо он ответил: “Потому что вон тот парень - любовник моей дорогой сестры”.

Меркеле понадобилось мгновение, чтобы осознать, что это значит. Когда она это сделала, ее глаза вспыхнули огнем, почти как если бы она была драконом. “Шлюха не просто продала свое тело альгарвейцам - она продала и тебя тоже!”

Скарну не хотел верить в это Красты. Конечно, он тоже не хотел верить, что его сестра отдалась рыжему, но у него не было выбора. Он сказал: “Продала она меня или нет, этот Лурканио вряд ли оказался здесь случайно”.

“Нет, совсем не похоже”. Меркела нахмурилась, затем оживилась. “Ты прав - тебе лучше исчезнуть. Ватсюнас и Пернаваи тоже должны пойти с тобой. Они не могут звучать как настоящие валмиерцы. Рауну может остаться - если рыжеволосые приедут на ферму, я стану вдовой, сводящей концы с концами с наемным работником ”.

Она руководила людьми в своей жизни, как если бы была генералом, командующим армиями. “Это может сработать, - сказал Скарну, - но может и не сработать. Множество людей в этих краях могут сказать альгарвейцам, что я жил с вами ”.

Она задумалась, но ненадолго. “Я скажу, что мы поссорились, и я, будь я Проклят, вышвырнул тебя вон”. Затем она повысила голос до яростного крика: “Ты, вонючий петушиный пес, если ты не будешь держать свои глаза и руки на месте, я позабочусь о том, чтобы ты пел сопрано до конца своих дней!”

Люди глазели. Лурканио был одним из таких людей. Его лицо скривилось в довольной ухмылке. На мгновение Скарну разинул рот - привлекать внимание Лурканио было последним, чего он хотел. Но, немного медленнее, чем следовало, он увидел, как Меркела строит свое алиби, и вспомнил, что в данный момент Лурканио не мог его узнать. Он изо всех сил старался проникнуться духом происходящего, крича: “О, заткнись, шумная сука! Я должен дать тебе хорошую взбучку - и я тоже это сделаю, если ты не будешь молчать ”.

“Попробуй это, и ты пожалеешь больше, чем когда-либо”, - прорычала Меркела. Она говорила так, как будто тоже имела это в виду; из нее получилась прекрасная актриса.И она тоже не просто играла. Скарну не хотел бы быть мужчиной, который поднял на нее руку, когда она не хотела, чтобы к ней прикасались.

Они продолжали ссориться, пока не покинули Павилосту. Как только они остались одни на дороге обратно на ферму, они начали смеяться. Однако Скарну не смеялся, когда уходил в лес с Ватсюнасом и Пернаваи.Он чувствовал себя трусом из-за того, что оставил женщину - и особенно женщину, носящую его ребенка, - одну с рыжеволосыми. А каунианцы с Фортвега были городскими жителями, не имевшими ни малейшего представления о том, как позаботиться о себе в этой, казалось им, очень дикой местности. Скарну был занят тем, что показывал им, что нужно делать. Он попытался вспомнить, что он тоже не знал, пока не пошел в армию.